– В конце концов, – продолжал Мартин, – день был удачный: регистраж этой девицы из Траплиц, контактаж вельветовой барышни, – ведь они теперь у нас в руках, стоит только приехать сюда еще раз.

Я не возражал. Да, регистраж и контактаж были выполнены превосходно. С этим полный порядок. Но я подумал в этот момент, что Мартин в последнее время, кроме бесчисленных регистражей и контактажей, ни к чему более основательному не пришел.

Я посмотрел на Мартина. В его глазах светилась та же обычная жажда, и я почувствовал, что люблю его – как и то знамя, под которым он всю жизнь марширует, знамя вечной погони за женщинами.

Через некоторое время он сказал:

– Уже семь часов.

Мы подъехали к лечебнице и остановились метрах в десяти от ворот, чтобы видеть в зеркале заднего вида всех выходящих.

Я продолжал размышлять о знамени. И о том, что в этой погоне за женщинами год от года все меньше женщин и все больше самой погони. При условии заведомой тщетности можно ведь каждый день преследовать какое угодно количество женщин и таким образом превратить погоню в абсолютную. Да: Мартин оказывается в ситуации абсолютной погони.

Мы подождали еще пять минут. Девушек не было.

Ни в малейшей степени меня это не беспокоило. Даже безразлично, придут они или не придут. Ведь если и придут, что толку: разве успеешь всего за час доехать до отдаленной квартиры, перейти к интимностям, заняться с ними любовью и в восемь часов попрощаться и уехать? Нет, в тот момент, когда Мартин ограничил наши возможности восемью часами, он перевел всю эту авантюру (как неоднократно и прежде) в плоскость самообманной игры. Да, именно это слово! Все эти регистражи и контактажи – не что иное, как самообманная игра, с помощью которой Мартин хочет убедить себя самого, что ничего не изменилось, что любимая комедия молодости продолжает разыгрываться, что былые силы не исчерпаны, что лабиринт женщин бесконечен и по-прежнему в его власти.

Прошло десять минут. У входа никого не было.

Возмущенный Мартин почти кричал:

– Даю им еще пять минут! Больше ждать не буду!

Он давно уже не молод, размышлял я дальше. Очень любит свою жену. Можно даже сказать: он весьв этом порядочнейшем супружестве. Это реальность. И вот – над этой реальностью (и вровень с ней) в плоскости невинного самообмана продолжается молодость Мартина, беспокойная, веселая, блуждающая, – молодость, уже ставшая чистой игрой, которая никак не в состоянии пересечь линию своего игрового поля, коснуться самой жизни и превратиться в реальность. А поскольку Мартин – ослепленный рыцарь Необходимости, он обратил свои приключения в безвредную Игру, сам того не понимая: по-прежнему он вкладывает в них всю свою душу энтузиаста.

Ну, ладно, сказал я себе. Мартин – пленник самообмана, а я что? Что я? Почему я ему помогаю в этой смешной игре? Почему я, понимая, что все это – обман, разделяю этот обман с ним? Не смешнее ли я Мартина? Почему здесь, в эту минуту, я должен делать вид, что нас ждет любовное приключение, когда я знаю, что это будет в лучшем случае один бесцельный час с чужими и равнодушными девицами?

В этот момент я увидел в зеркале, как в воротах лечебницы появились две молодые женщины. Даже издали было видно, как светились их пудра и румяна; они были кричаще элегантны, и их задержка, несомненно, была связана с хорошей подготовкой внешности. Они огляделись и направились к нашей машине.

– Мартин, ничего не поделаешь, – опередил я девушек. – Пятнадцать минут истекли. Едем, – и я повернул стартовый ключик.

Покаяние

Мы выехали из Б., миновали последние домики и оказались среди полей и рощиц, на гребни которых опускался большой солнечный шар.

Мы молчали.

Я думал об Иуде Искариоте, о котором кто-то остроумный написал, что он предал Христа именно потому, что бесконечно верил ему и в нетерпеливом ожидании чуда, которым бы Христос дал понять евреям свою божественную силу, выдал его, чтобы спровоцировать его к действию, – предал его потому, что жаждал ускорить его победу.