Это мое приключение (точнее говоря, предвкушение приключения) наполнило меня чувством радости, которое продержалось вплоть до следующего, то есть сегодняшнего утра. Я радовался в ожидании вечера, поскольку люблю словачек и по некоторым причинам отдаю им предпочтение перед чешками: во-первых, они элегантнее, во-вторых – менее эмансипированы, а в-третьих – в минуту наивысшего блаженства они всегда восклицают "ой".

Я вскипятил ва своем старохолостяцком электрическом чайнике обычный утренний чай, запил им булку и поспешил на трамвай. И снова: трамвай стоял на остановке, кондуктор не ругался, хотя я долго копался с мелочью, и даже в табачной лавке возле больницы, куда я зашел за сигаретами, мне улыбнулся продавец. Поэтому я весело взбежал по ступенькам, вошел в свой кабинет и беззаботно начал надевать белый халат.

В дверь заглянула сестра Альжбета и сказала:

– Пан доктор, в конце коридора вас ждет какой-то человек.

Я вышел в коридор и огляделся. И здесь я увидел его. Он раскрыл объятия, и я почувствовал себя так, словно меня хотело обнять само Несчастье.

2.

Тот, кто меня не знает и кому не известно, что я рационалист и скептик до мозга костей, подозревал бы меня, наверное, в суеверии; я все же верю, что каждый раз, когда я встречаю Тржишку, меня целый день будет преследовать несчастье – либо по крайней мере (если говорить трезво) невезение, неприятности и неудачи. Понимаю, что это похоже на суеверие, но что делать, если за этой приметой стоит опыт нескольких лет. И какое это, собственно, суеверие, если связь между Тржишкой и моими неудачами уже много лет прямо-таки статистически проверена и подтверждена?

Нельзя, конечно, отрицать, что эта связь (хотя она реальна) содержит в себе нечто иррациональное и ее тяжело объяснить. Я знаю только одно более-менее логическое объяснение: судьба еще в колыбели наградила Тржишку такой массой жизненных неудач, что объема его собственной жизни совершенно не хватает, чтобы их переварить, и поэтому Тржишка их излучает.Он, бедняга, родился в семье мелкого предпринимателя, который довольно скоро умер (повергнув тем самым семью в большие жизненные трудности), но все же успел набросить на будущую жизнь своего сына мрачную тень классового происхождения. Когда Тржишка учился на лечебном факультете (на курс ниже меня), по какому-то несчастному стечению обстоятельств случилось так, что во время студенческого праздника (называемого маялес) он очутился возле группки, которая выкрикивала веселые лозунги, оказавшиеся потом очень предосудительными в политическом отношении, поэтому Тржишка (хотя сам, естественно, не кричал, ибо это противоречиво его спокойному характеру) был отмечени в назидание остальным вылетел с факультета. Созвездие кадровых пятен, безжалостно сверкая, взошло на его жизненном небосводе.

Когда потом в моей жизни тоже встречались подобные несправедливости (доносы и навешивание ярлыков), я часто вспоминал о нем с грустной симпатией и даже упрекал себя за то, что избегаю его. Но стоило мне на следующий день встретить его, как я сразу же снимал с себя все обвинения: в нашей столовке я в этот день конечно же получал вместо мяса кусок жил, в моем отделении ухудшалось состояние какого-нибудь пациента, а девушка, которой я на вечер назначил свидание, с извинениями отказывалась, ссылаясь на насморк.

3.

– Дорогой, в тебе мое спасение, дружище! Ты должен мне помочь! – закричал Тржишка и начал мять мою руку.

– Что с тобой? – спросил я сдавленным голосом.