У конюшен хазнедар остановилась и оглядевшись по сторонам, скользнула с неожиданным проворством в кусты к Тахире. Чуть пригнулась и произнесла:

— Сейчас я отвлеку сторожа. Еще рано и вряд ли здесь будет много рабов. У вас немного времени, чтобы вывести лошадь, а после я буду ждать вас здесь же.

Тахира посмотрела на Ираду. Усмехнулась чему-то, понятному только ей.

— Ты была бы прекрасной союзницей для меня, хазнедар, если бы я решила остаться. Даже несмотря на ваше родство с Дилией!

— Я и сейчас вам не враг, госпожа! — поклонилась женщина.

— Может быть! — Тахира задержала взгляд на лице Ирады.

— Пора, госпожа! — подняла глаза старуха и встретилась взглядом с принцессой. — Вы не пожалеете о том, что оставили дворец и вашего мужа? Мне казалось, вы любите его? — проговорила она и сама поразилась собственной смелости. Все же, Тахира была ее госпожой и принцессой, даже теперь, когда стояла в шаге от побега. Но девушка ответила.

— Я действительно, люблю акрама, — она вздохнула, — но для меня есть более важные понятия в жизни, чем любовь, хотя я буду до конца своих дней жалеть о том, что он не рядом со мной!

Ирада кивнула и ничего не сказала, а затем шагнула вперед.

— Я пойду первая. Посчитайте до ста и ступайте следом. Двери в конюшню будут открыты!

Тахира проводила старуху взглядом, думая о том, что сейчас в действительности делает хазнедар: помогает ей или просто избавилась от нее, а затем начала считать.

Наверное, стоило прежде посоветоваться с аббасом, отправлять или нет послание Шаккару. Но я отчего-то решила, что он должен знать о том, что произошло. Ведь если в его лагере скрывается Наима…

Одна даже мысль о старухе, что пыталась лишить меня жизни, вызывала во мне непривычное чувство злости. Наверное, даже самый добрый и мягкий человек будет разъярен после того, как его попытается убить тот, к кому он благоволил и желал добра.

«Может быть, Сарнай была не так уж и неправа, когда избивала ее? — подумала я, сидя за столом перед листом пергамента и чернилами. Перо в моей руке вздрогнуло, а затем я решительно стала выводить чужие буквы, ставшие почти родными. алфавит у народа моего мужа, был крайне беден, а потому из двух десятков букв они составляли дополнительные, соединяя их между собой, отчего на бумаге получались какие-то узоры. Я бы даже назвала это вязью, замысловато и по — своему красиво. Грубой варварской красотой.

За спиной послышались тихие шаги, и я подняла взгляд, устремив его на зеркало, в котором отразилась одна из рабынь. Замеченная мной, девушка склонила голову и произнесла:

— Помощник ловчего прибыл, принцесса! — и поклонилась еще ниже. — Он ожидает у входа!

— Пусть подождет еще! — ответила я. — Я ещё не закончила! — и продолжила писать.

Как мне хотелось излить свои чувства к мужу, доверив их бумаге и птице. Как мне хотелось самой, словно ястребу, полететь к Шаккару и встать рядом с ним и даже умереть, если понадобиться. Только никто не позволит мне сделать это. Я тоже птица, запертая в клетке. Здесь, в Хайрате, женщины свободны, но я все равно остаюсь запертой в стенах дворца. Моя судьба не изменилась.

Перо заскрипело, касаясь поверхности бумаги. Оставило за собой кружева букв…

… Я передумала писать Шаккару о предательстве Наимы, о ее покушении на меня и потере нашего ребенка.

«Вернется, сама все расскажу!» — рассудила я. Там, где опасность грозит ему в любой миг, я должна вселить в сердце своего мужа только тепло и свою любовь, чтобы они, а не ненависть и злость, согревали его и придавали сил.