— Да объясни ты толком, что произошло?! — рявкнул на него тогда Гаврилов. Комсорг рассказал.

Его отвезли к разведчикам, тем самым немцам, что принял под свою руку капитан Меньшиков, и, выдав форму рядового пехотинца вермахта, велели переодеться.

— …долго колесили по дорогам. Мы на мотоциклах были, два мотоцикла — шесть человек. Патруль изображали. В колясках по пулемету, винтовки у каждого, да два пистолета у командира и у меня. Правда мой в кармане был… А еще гранаты были, по две на каждого… Эти со смехом колесили. С шуточками. Со всеми встречными здоровались, кого останавливали, сигареты стреляли. Разговаривали по полчаса, знакомились… а я ни жив ни мертв был. Страху натерпелся, думал, все, сейчас сдадут…

— А они что?

— Да ничего, ездили, дорогу изучали. Потом ближе к обеду нас остановили, тоже на двух мотоциклах, такой же патруль, только настоящий… — Комсорг на секунду прервался, потирая дрожавшие руки.

— И что?

— Ножами они их всех… Я даже винтовку снять не успел, как они лежат… Командир у них сержант, подходит ко мне, протягивает нож и говорит: на, пятый твой, дорежь… а рукоятка вся в крови.

— А ты?

— Сказали, молодец. Мол, прошлый нахлебник, политрук какой-то, всю дорогу облевал.

— А дальше?

— После, когда меня в порядок привели, поехали к концлагерю… двадцать тысяч наших как селедка в бочке. Каждый день умирают по две сотни. Сам видел, как их хоронят. Длинная канава, сыплют известью тела и засыпают, я там восемнадцать штук свежих канав насчитал. Медицинской помощи нет, наши мрут как мухи, еды фактически тоже нет. Мы три раза мимо этого лагеря проехали, прежде чем домой возвращаться, насмотрелся. Так что полковник наш чистую правду говорил. Он еще преуменьшал или недоговаривал многое.

— А разведчики что? — после недолгого осмысления шокирующей информацией спросил один из комэсков.

— Сказали, что я еще женский лагерь не видел, они бы у меня тогда не только винтовку отобрали, но и связали. Я когда наших в тех условиях увидел, чуть на немцев с кулаками не пошел… правильно полковник говорит, убивать их надо, пока они руки не подняли.

— Разведчики-то как терпят?! — после недолгого обсуждения поинтересовался начштаба полка.

— Сказали, слабовольные на ранних стадиях отсеялись, а терпеть… терпят, зато ножами с удовольствием работают. С огоньком, молодцы парни.

Поглядывая на ночную мглу внизу, приправленную редкими огоньками деревень, лейтенант размышлял:

«Наши, судя по сводкам, километров на триста от границы откатились. А мы тут. Иванов, конечно, объяснил, какую значимую роль мы играем в этой войне, но все-таки среди своих — это среди своих. Как мама? Письма-то ведь не уходят. Почему командир запретил отправку транспортников на большую землю? Секретность? Не выдать себя? У-2 ночью долетит куда угодно. Вон перед тем как свалиться сам три дня на биплане по утрам рассекал. Марьин говорил, что они над лесом в одном месте минут двадцать крутились, полковник там что-то разглядывал. Эх, когда почта заработает? Надо не только маме написать, что я жив, но и Наташке…»

— Внимание. Заходим на цель. Приготовиться! — прервав радиомолчание, вдруг прозвучал в наушниках шлемофона голос Гаврилова. Как один из опытных ночников он исполнял роль штурмана на разведчике.

Лейтенант довольно пощелкал языком. В боевом полку радиостанций не стояло, а вот в учебном им наглядно показали, почему летчики отказываются от этих тяжелых, плохо работающих ящиков.