Это его имя стояло на бланках распределения системного времени, и он, должно быть, обладал определенным влиянием, если ему удалось так быстро загнать такую уйму данных в компьютер и тратить сотни машино-часов на их перелопачивание. Но чего ожидает этот Йост Вер Стиг? Чуда? Как бы усердно ты ни работал и сколько бы часов машинного времени затрачено ни было, с незыблемым принципом невозможности превращения дерьма в конфетку ничего поделать нельзя. Взять хоть этот обличительный пасквиль, который аналитик сейчас читал, – он доказывал лишь, что в мире существует ненависть. Тоже мне, открытие, подумал Блюштейн. Поэтому-то мы здесь и сидим. Значит, третий мир ненавидит первый. Это никого не удивляет и ничего не доказывает.
Блюштейн пробежал глазами зеленоватые буквы, колонки шрифта, ползущие по экрану. Долго еще до конца этого документа? Когда все это кончится? Что он вообще выискивает? Почему наверху так струхнули? Почему это так серьезно? Кто такой Йост Вер Стиг? Почему никак не перестанет болеть палец? Почему Шелли Наскинс бросила меня три года назад? Когда же наконец утихнет эта боль и…
Блюштейн запнулся.
В голове у него что-то щелкнуло.
Он очень внимательно вглядывался в слова на экране, почти произнося их вслух, ощущая их вес, примеряясь к их форме.
«…медоточивый торговец, который рассыпался в сладкоречивых обещаниях,
– так описывал анонимный автор из „Хез“ какого-то американца, –
и сулил ароматы наслаждений. А сам продал нам мертвые семена горечи, которые под землей обратились в кости».
Блюштейн откинулся на спинку стула.
Это были одни и те же слова.
Может, совпадение? Нет, это против всех законов вероятности. Цитата, какая-нибудь аллюзия? Нет, если бы это была какая-нибудь знаменитая строка, в предварительном комментарии непременно упомянули бы об этом.
У. Бег, скотина такая, ты написал и второй вариант. Ты цитировал самого себя.
А кого этот У. Бег имел в виду?
Блюштейн проверил все еще раз, чтобы точно убедиться, потом принялся разыскивать в своей директории чрезвычайный код Йоста Вер Стига. Перед глазами у него промелькнуло одно-единственное видение – оно не имело никакого отношения ни к курдам, ни к семенам, ни к костям. Это была гигантская конфета в блестящем фантике.
Глава 13
Это был неловкий процесс. У Чарди давно уже не было женщины. Помимо прочих страхов, он опасался, что не сможет обуздать свой внезапный голод. Но она все поняла и пришла на помощь – направляла его руки, прикасалась к нему, когда он робел, проявляла настойчивость, когда он упирался. У Чарди было такое ощущение, будто перед ним один за другим сменяется огромное множество пейзажей, огромное множество красок. Он словно очутился в музее. Временами он точно шествовал неспешным шагом по пышно убранному коридору, временами взлетал по лестнице вверх или кубарем несся вниз, и сердце замирало от страха, что он вот-вот упадет.
Казалось, так продолжалось вечно. Когда все было кончено, оба очнулись в испарине и без сил, безжизненные в бледном свете, который пробивался сквозь задернутую штору. Он едва различал ее – смутный силуэт, теплое присутствие в темноте.
– Сколько лет прошло, – проговорил он.
Она положила ладонь ему на руку, и они провалились в сон.
Около пяти она его разбудила.
– Просыпайся. Пойдем в ресторан. В какое-нибудь приличное место. Будем кутить. Я уже сто лет никуда не выходила. Наденешь свою бабочку. А я – туфли на каблуках.
– Отличная мысль, – согласился он. – Можно мне принять душ?
– Давай. Это туда.
Он поднялся и рассеянно двинулся в ванную.
– Пол?
В ее голосе послышалось что-то такое, что заставило его обернуться, и в этот самый миг он все понял и сам удивился, как это он на секунду – или на десять минут, или на три часа, не важно, – по-настоящему позабыл об этом, совершенно упустил из виду. |