Это был Майлз.

– Йост хочет вас видеть. Он в холле, – сказал Ланахан.

– Хорошо, мне тоже нужно с ним увидеться.

Чарди двинулся через зал, обходя директоров и столы. Йост Вер Стиг ждал его со скрещенными руками; рядом с ним сидели два новых ассистента.

– Привет, Пол. Как обстановка?

– Ни к черту, Йост. С меня хватит. Вы могли бы найти мне работу получше, чем толкаться тут.

– Мне очень жаль, Пол, но вы останетесь здесь.

– Я не могу строить из себя охранника. И не могу выносить Данцига. А самое важное – это Улу Бег.

– Простите, Пол. Я должен расставить своих людей по важным местам. Что толку, если вы будете бродить вокруг? Не забывайте, вы единственный человек в Америке, который видел курда.

– А-а, – протянул Чарди.

– Уже недолго осталось. Лед тронулся.

Он передал Чарди двадцатидолларовую купюру.

– Пару ночей назад, в Дейтоне, штат Огайо, полиция задержала мелкого наркоторговца с охапкой двадцаток. Тамошние ребята добросовестно пробили все номера купюр по базе Минфина. Какое счастье, что у нас есть компьютеры. Банкноты оказались из той партии, которые были при себе у Билла Спейта в семьдесят третьем, когда вы начинали «Саладин-два». Еще в те дни, когда в Иране за доллары можно было что-то купить.

Чарди кивнул.

Вер Стиг продолжал:

– Придумать объяснение, как эти деньги могли оказаться в руках Улу Бега, совсем не трудно, верно?

– Где тот наркоторговец их взял?

– Сказал, один карманник раздавал их в огромных количествах в надежных местах.

– Похоже, Улу Бега немного пощипали в Дейтоне.

– Похоже. А без денег он едва ли далеко уйдет.

– Надо немедленно отправляться туда.

– Люди уже выехали. Я сам выезжаю сегодня вечером. Пол, я думаю, мы на него вышли.

– Я буду готов через…

– Нет, Пол. Вы остаетесь здесь. Мне жаль.

Чарди смотрел на него во все глаза.

– Кто-то должен охранять Данцига, Пол. Кто-то должен это делать.

Глава 21

У Тревитта оставалось одиннадцать долларов пятьдесят шесть центов и еще сколько-то в дорожных чеках, которые он не осмеливался обналичить. Ночлег в живописном Ногалесе обошелся ему ровно в десять долларов. Его обиталище состояло из соломенного тюфяка в хижине, прилепившейся к склону одного из холмов. Это скромное жилище он делил с курами. Хорошо хоть была вода – она капала с крыши ему в лицо и стекала на солому, издававшую в сочетании с запахом помета и мочи разнообразных животных совершенно неописуемый аромат. Вид отсюда открывался умопомрачительный: на пропасть, пропахшую бедностью, и соседний пыльный холм за ней, на котором ютились точно такие же лачуги.

Впрочем, даже в таком безвыходном положении у него была путеводная звезда. По ночам, если осмеливался, он осторожно пробирался на другую сторону холма, где вниз уходил отвесный склон, и наслаждался созерцанием чудесного символа родины. Там, над неприступной колючей проволокой и металлической рабицей границы, гордо возвышались золотые арки «Макдоналдса».

Тревитт готов был убить за биг-мак – el Grande, как его здесь называли.

Он готов был убить и за возможность принять душ, побриться, надеть свежую рубаху, почистить ногти. Будь здесь зеркало, у Тревитта не хватило бы духу посмотреться в него; он представлял себе, во что должен превратиться за неделю в курятнике любой человек – в жалкое подобие Оруэлла, застрявшее в Ногалесе, в грязном наряде, состоявшем из собственной кожи и помятого летнего костюма. «Бабочку» он потерял – когда? Наверное, когда бежал по круто взбирающейся в гору улочке Буэнос-Айрес.