Тогда же установили шесть 76-миллиметровых зенитных пушек на носовой и кормовой башнях. А за трое минувших суток умельцы довели число 37-миллиметровых зениток-автоматов с двенадцати до шестнадцати, разместив к тому же целый десяток зенитных 85-миллиметровых орудий.

Правда, «в тот раз» линкор не пострадал ни от бомбежек, ни от батарейного огня, так ведь «Парижская коммуна» и не воевала почти…

На мостик вышел капитан 1-го ранга Кравченко, командир корабля.

– Товарищ командующий, – обратился он, – до берега сто сорок кабельтовых. Ближе подходить опасно – мины.

Октябрьский кивнул.

– Пошлите вперед тральщики, Федор Иванович, на всякий случай. Да, и прикажите от моего имени никому не приближаться к берегу. Где мы, примерно?

– На траверзе батареи «Тирпиц».

– Молчит?

– Глухо! – рассмеялся Кравченко. – Летуны разделали их, как хотели! «Амбарчик» пролетал час назад, сделал фото – все горит!

– Так им и надо, воякам. Ну, что? Действуем по плану. Приказаний не ждите, открывайте огонь, как только окажетесь на месте.

– Есть!

Октябрьский повернулся в сторону запада. Там стояла темень.

Благо на востоке занималась заря, и ее скудный свет хоть как-то разбавлял ночную черноту.

Филипп вздохнул.

Он утратил прежние страхи, обрел душевный покой, заряжавший его стойкостью, но то, что было им задумано, пугало.

В принципе, дальнейшее развитие событий могло пойти по нескольким вариантам. Самый простой из них заключался в избавлении от грубых просчетов, допущенных «в тот раз». Такой, «правленый» вариант нес в себе определенный позитив – улучшалось положение Красной армии и флота, сохранялись жизни бойцов, немцам больше доставалось.

При этом никаких резких перемен к лучшему не происходило.

Но тогда зачем он здесь? К чему этот фантастический вояж в 41-й, «из себя в себя»? Смысл какой угодить снова на войну и даже не попытаться ничего изменить, лишь исправить собственные ошибки? Безусловно, лично ему будет комфортно, а остальные как?

Для чего он тут? Чтобы себя, любимого, потешить, самооценку поднять, добиться уважения окружающих, прежде всего – простых солдат и матросов?

Но ведь ему одному известно, что станется в близком будущем, он единственный, кто способен хотя бы подсказать пути выхода из ситуации, которая еще не сложилась (как «котел» под Уманью), но уже несет все признаки прямой и явной угрозы?

Получается, что он занял позицию «моя хата с краю, ничего не знаю»? Дескать, работу над ошибками я провел, а с прочими сами майтесь? А не выглядит ли это как трусость?

Да-да, Филипп Сергеевич! Трусость!

Ты боишься брать на себя ответственность за большие перемены, поскольку не знаешь, к добру они или к худу. Но так же тоже нельзя!

Нельзя замыкаться на одном Севастополе, как твоему трясущемуся нутру хотелось бы. Нужно обо всем Крыме думать, об Одессе. О Советском Союзе.

Ты же можешь, реально способен помочь своей стране, так чего ж ты?

Комфлота опять вздохнул. Страшно…

Ну, это ничего. Страха только дурак не испытывает. Страх мобилизует, тут лишь бы не идти у него на поводу, а подчинять эмоцию себе.

Октябрьский покусал губу. Корабли шли на север. Скоро по левому борту окажется Констанца, и начнется огневой налет.

А что дальше?

Ну, уничтожат они береговые батареи, и авиация им в этом поможет. А дальше-то что?

Ладно, хватит рефлексировать и переживать! Чего он хочет?

Напасть на Румынию.