До меня доносится приглушенный шум голосов, и когда дверь наконец открывается снова, я вижу перед собой Нину. На этот раз в одиночестве. Она выключает лампу на крыльце и, осторожно выглянув наружу, затаскивает меня в дом. Закрыв дверь, Нина задвигает засов и смотрит на меня испуганно, как на человека, больного чумой, шаря по стене в поисках выключателя. Тусклая лампочка, освещающая прихожую, гаснет. Нина делает шаг вперед и, нащупав мою руку, гладит ее.

Я отстраняюсь — и тут же понимаю, как это глупо. Она развязывает тесемки, удерживающие висящие над дверью веревочные шторы, и опускает их. Непонятно, чего она хочет этим добиться, так как луна ярко светит в окна, освещая прихожую.

Покончив с занавесками, Нина смотрит на меня отсутствующим взглядом, словно пытаясь решить в уме какую-то сложную задачу. Я ежусь, но, кажется, не от холода. Никак не могу избавиться от воспоминаний о нашей последней встрече в кафе, когда она смотрела на меня полными жалости глазами. Жалости, которую испытывают к незнакомому человеку, с которым происходит что-то нехорошее.

Объясни, что все это значит, — требую я.

Что «все»?

Что это за зеленое свечение? Что происходит, когда проходишь сквозь него? Почему ты сделала вид, что не знаешь меня, когда я подошел к тебе в кафе?

Нина хочет что-то сказать, но я еще не закончил.

Откуда ты знаешь мое имя, если мы не были знакомы? Как так вышло, что ты живешь на одной улице с Майком, но ходишь в другую школу?

Вспоминаю перекресток у школы, изорванную белую ленту и разоренный мемориал.

И кто, черт возьми, испортил памятную доску, посвященную памяти моей девушки?

Нина указывает глазами на лестницу. Наверху, за перилами, виден вход в неосвещенный коридор.

Не говоря ни слова, она медленно выскальзывает из прихожей, и я бреду вслед за ней, ориентируясь по единственной горящей в доме лампочке — над кухонным столом. Нина закрывает за мной дверь, и мы оказываемся в помещении, где все окрашено в желтый цвет. Желтые шкафы, желтые столешницы… Даже стулья в кухне из желтого пластика. Глядя на них, кажется, что им место не в доме, а в конференц-зале космического корабля. Нина проходит в другой конец кухни и закрывает вторую дверь, за которой видна еще одна лестница.

Не хочу, чтобы брат нас слышал, — говорит Нина, — ты и так его уже напугал.

Только сейчас обращаю внимание на то, что одежда на Нине на домашнюю не похожа. На ней джинсы и свитер. Она либо встала слишком рано и успела одеться, либо не ложилась.

— А что с ним?

Он болеет, — отвечает Нина, помешкав. Я его еле уложила, и тут появился ты. Зачем ты прошел через портал? — спрашивает она неожиданно, всплескивая руками.

Я, часто моргая от удивления, гляжу на нее. Это не я должен объяснять ей, что и как сделал и зачем, а она.

Ты хотя бы понимаешь, где находишься? — спрашивает Нина.

Понятия не имею. Зато точно знаю, в каком я настроении. Сейчас я здесь все разнесу. В клочья.

Прошу тебя, успокойся, — говорит Нина, закрыв глаза и потирая рукой лоб. — Сейчас ты в моем доме — но там, где живешь ты, это не мой дом. Я не могу точно сказать, почему так получается, но… мы с тобой живем в похожих местах, хотя между ними и есть некоторые различия.

Где-то в передней части дома хлопает дверь.

Нина резко оборачивается и смотрит туда, откуда мы только что пришли.

Оуэн? — зовет она.

Это я, — отвечает женский голос. — А ты рано встала сегодня.

Слышно, как говорившая женщина бросает на стол связку ключей, потом, судя по скрежету «молнии», снимает куртку или сапоги. Нина в панике поворачивается ко мне и, схватив за руку, пытается оттащить к двери черного хода в задней части кухни. Я упираюсь ногами в пол. Она пытается преодолеть сопротивление, но ее сила и вес — ничто для бывшего футболиста.