Она продолжала говорить, и я даже как будто слышал ее слова. Но, видимо, напряжение, которое я пережил за последнее время, оказалось слишком велико для меня, потому что мое внимание рассеялось, и в голове мелькали какие-то бессмысленные обрывки мыслей. Это был, возможно, один из самых удивительных моментов в моей жизни, однако вместо того, чтобы сконцентрироваться на словах Аморель, я отдался во власть размышлений, совершенно не имеющих отношения к делу.

— …вытащить вас из этой ужасной каши… — Ну и странные же, слова она выбирала, говоря о гибели собственного кузена: "мило", "благородное убийство" — весьма в духе Аморель… — …должен вас подозревать… — Для чего женщины надевают такие вещички? — …придут к этому рано или поздно… — Это же так непрактично и наверняка стоит сумасшедших денег.-…просто в ужасе, что они смогут вытянуть это из меня… — Но все же как красиво, да-да, и правда, удивительно красиво.-…конечно, они сразу догадались бы… Лимонно-желтое, кажется.-…все что угодно, чтобы это предотвратить, абсолютно все… — Нет, муаровое мне нравится больше. Это ведь муар? — …не может свидетельствовать против собственного мужа… — Непрактично, да, но все же очаровательно. Мне вряд ли пришло бы в голову… — …потому я, естественно, пойду на это… — А эти чулки она носила вчера с зеленым платьем, точно, я их узнаю, хотя они выглядят совсем по-другому, когда не на ногах!

— Так вы согласны, Пинки? — Аморель, кажется, чего-то требовала от меня.

Я вздрогнул и повернулся к ней.

— Прошу прощения, Аморель… Согласен с чем?

— То есть как с чем, жениться на мне, разумеется!

Боюсь, у меня буквально упала челюсть.

— Помилуй бог, что вы такое говорите?!

— Ведь жена не может свидетельствовать против… Пинки! Вы вообще слышали хоть одно слово из того, что я вам сейчас говорила?

— Конечно, конечно, — торопливо пробормотал я, пытаясь мысленно переварить тот невероятный факт, что мне, кажется, только что сделали предложение. — Конечно, девочка, я все слышал. Но, в самом деле…

Я постарался говорить убедительно.

С серьезностью, которая была под стать ее собственной, я убеждал ее, что, если мы поженимся, это только ухудшит мое положение, ведь полиция сразу скажет, что я убил Эрика с целью завладеть Стакелеем. К счастью, Аморель согласилась с моей логикой, и я благополучно смог ускользнуть обратно в свою комнату.

Сознаюсь, я ощущал изрядное смущение, запираясь в одиночестве в своей комнате, — смущение оттого, насколько не прав я оказался в отношении этой славной девушки, с которой только что расстался. А я-то считал ее пустоголовой, ветреной, неуравновешенной, вульгарной и еще бог знает какой… и вот теперь, когда она была уверена, что я совершил ради нее убийство, она вполне серьезно готова была отплатить мне, разделив со мной жизнь — только для того, чтобы не свидетельствовать против меня на суде. Свидетельствовать о чем? Видимо, о нашем утреннем разговоре, о чем же еще, больше она ничего знать и не могла. Щедрое предложение, иначе не скажешь.

В тот вечер мне больше не писалось. Вместо этого я решил реализовать план, который еще раньше созрел у меня в голове. После того как в моих вещах явно порылись, мне не хотелось оставлять свою рукопись в комнате, чтобы какой-то деревенский констебль совал в нее свой нос. Я решил спрятать ее, как мне казалось, в надежное место.

Сложив бумаги в плоскую водонепроницаемую металлическую коробку, которую я часто брал с собой за город, чтобы собирать в нее интересные образцы мха (еще одно из моих увлечений), я тайком выскользнул из дому и в темноте пробрался на Вересковое поле.