— Пытаюсь понять…

— Ты знаешь, где стаканы. Неси два.

Водку я не пью, что бы там ни думал Ник. К тому же, ее в городе не осталось. А вот крепленое вино — другое дело. Влил в себя полстакана портвейна, и телу стало еще жарче… зато голова восхитительно отяжелела, мысли замерли на своих местах — такие послушные, безвредные… Я сказал:

— Сегодня в меня палили из плазмомета.

— А тебе не пофиг?

— Пофиг.

— Ну так!..

— Понимаешь, под плазмомет я полез из-за девушки.

— Это хреново, — сказал Шустрый. — А какова девушка? На что похожа?

Я выпил и описал. Он ответил:

— Впрочем, неважно, какая она. Важен принцип. Если ты готов лезть под плазмомет из-за девушки (какой бы то ни было), значит, в этом мире ты долго не проживешь.

— А тебе не пофиг?

— Мне пофиг. Но тебе не пофиг. Если бы ты хотел сдохнуть, то давно использовал бы подходящий случай. Делаю логический вывод: ты не хочешь.

— Не хочу, — сказал я. — Давай выпьем.

Шустрый не глуп. Он много пьет, и циничен, как патологоанатом, но не глуп и близко. В прежнем мире зарабатывал тем, что решал интегральные уравнения. Он порассуждал еще о девушках, о необходимости равнодушия к ним, о том, что сами девушки подсознательно тянутся к равнодушным мужчинам… Налил раз, другой… А когда я одурел и расслабился, спросил в лоб:

— Почему ты в депрессии? Не из-за девушки ведь. Девица не пробьет твое кунг-фу.

— Недалеко отсюда, — сказал я, — в подвале живет один мужик. Он сумасшедший. Зато может питаться температурой воздуха.

— Клево. Дважды клево.

— Он никогда не выходит из подвала. Похож на заросшую мумию в грязной майке, чуть ли не гниет. Он — все равно, что покойник в склепе, только жив. Это отвратительно, понимаешь?

— Ну, допустим. И что?

— Я смотрел на него и думал: а мы разве лучше? Мы точно такие же, пойми! Только наш склеп чуть побольше — семьдесят километров радиусом… Все, что мы умеем, — выживать в этом склепе. Идти некуда, стремиться не к чему, даже думать не о чем, по большому счету! Жив — и слава богу, чего тебе еще?.. Мы — как могильные черви!

— Эк тебя…

Шустрый с пониманием покивал и протянул мне огурец.

— Ну а чего ты еще хочешь, кроме жизни?

Я чуть не заорал: смысла хочу, черт побери! Надоело быть ошибкой природы, бесполезность осточертела! Хочу делать хоть что-то, что нужно хоть кому-то — пусть хоть богу, которого нет. Хочу верить, что есть в жизни хоть что-то, что стоит этой самой жизни. Иначе я с отпущенными мне годами — все равно, что с пачкой банкнот в пустом супермаркете. Иду вдоль чистых полок, и купить нечего, даже бутылку воды, даже пачку сигарет. И хочется швырнуть бумажки на пол и уйти прочь…

Только я знал, что Шустрый ответит мне на это. Он скажет: "Без толку. В смерти тоже никакого смысла нет".

Я спросил:

— Правда, что этот мир нестабилен?

— Ты меня удивляешь, инженер! Будто термодинамику не учил.

— Учил… Просто услышать хочется.

— Прежний мир тоже был нестабилен, кстати.

— Возрастание энтропии?

— Ну да. Но теперь все куда веселее! Теперь энтропия убывает в каждом процессе. Все холодные тела стынут все больше, отдают тепло воздуху, и рано или поздно достигнут абсолютного нуля. А все горячие тела, наоборот, греются. Потом испаряются, их молекулы бьются о молекулы воздуха, отбирают энергию у них, разгоняются.