– Будет вам квакать, что я, не знаю, вы по-английски балакаете не хуже меня! – Он схватил Дона за шиворот. – Я видал, чего вы тут с мячом творили. Что это – радиоуправление?

– Нет! Пусти!

Дон вырвался, но О'Шонесси занес увесистый кулак и так смазал ему по физиономии, что я думал, у меня башка треснет. Мы в один голос завопили.

Правой рукой О'Шонесси крепко держал Дона сзади за шиворот; левая же, грязная, с обкусанными ногтями, вцепилась ему в нос: двумя пальцами этот скот зажал и приподнял ноздри, а ноготь третьего вонзился в переносицу. Дон захрипел, хватая воздух ртом.

– Заткнись, сучье вымя!

Пальцы еще сильнее вдавились в нос брата. Я почувствовал в голове взрыв разделенной боли.

– Еще чуток надавить – и зенки вылетят. Ну ты, сопляк, хошь поглядеть, как зенки твоего братца шлепнутся на пол и я их сапогом раздавлю, а?

Я в ужасе помотал головой.

– То-то, – удовлетворенно кивнул О'Шонесси. – Тогда подотри сопли и покажи мне свой дальнобойный бросок.

Донни, что делать, Донни?

О-о-о, скорей покажи ему, что он просит!

А если догадается?

– Ну?! – взревел О'Шонесси и еще глубже зарылся пальцами в нос Дона.

У меня перед глазами поплыл кровавый туман.

– Стой! Отпусти его! Я покажу!

Дрожа всем телом, я поднял мяч и впился глазами в корзину на противоположном конце площадки. До нее было добрых двадцать метров. Я легко послал мяч. Словно выпущенный из катапульты, он описал в воздухе огромную дугу и угодил точно в корзину. Затем, спружинив, прошел через нее снизу и прилетел обратно, прямо мне в руки.

– Ух ты! – восхитился О'Шонесси. – Я так и знал, радиоуправление! Бог мой, это ж золотая жила! – Глаза его загорелись жадностью. – Ладно, сучонок, давай сюда мяч и хреновину.

– Хреновину? – эхом откликнулся я, ничего не соображая.

– Приборчик, говорю, давай! – взъярился он. – Который мячом управляет! Давай его сюда, бздун несчастный! С этой штукой уж я выберусь из вонючей дыры проклятого дядюшки Дэна и поеду… Не твое собачье дело, куда я поеду. Давай прибор!

– Сперва отпусти брата! – взмолился я.

Он заржал и выпустил Дона, одновременно подставив ему подножку. Дон с воем растянулся на полу. О'Шонесси угрожающе надвинулся на меня; два пальца у него были в крови.

– Мяч и хреновину! – потребовал он. – Не то твоя очередь придет.

– Хреновина у меня в голове, – ответил я. – А мяч – пожалуйста!

Со всей силы своего психокинеза я вмазал резиновый шар в ухмыляющуюся рожу. От такого соприкосновения хрястнула его переносица и лопнула камера мяча. О'Шонесси издал какой-то гортанный булькающий звук, наподобие эскимосского клича.

Донни, помоги!

Спустивший, разорванный мяч прилип к лицу О'Шонесси, словно морская амеба. Он успел обхватить меня своими лапищами, но ум брата пришел мне на помощь, силы наши удвоились, подкрепленные ненавистью, страхом и чувством локтя. Мы втроем сцепились врукопашную под баскетбольной корзиной, и я уже не понимал, кто из нас кричит. Потом из живого клубка выделилась нелепая, похожая на огородное пугало фигура, с окровавленным сдутым мячом вместо головы.

Ну, Донни, взяли, еще разок, давай, кончай ублюдка!

Школьный сторож нашел О'Шонесси, полумертвого от ужаса, в спортзале; голова его с разбитым носом была засунута в баскетбольную корзину, руки обмотались вокруг кольца. Лопнувший мяч, будто навечно прилипший к лицу, заглушал крики, но все же не давал ему задохнуться. Нам улизнуть не удалось: поймали на выходе из школы.