свет свечи померк. Он шагнул внутрь и как в прошлый раз ударился о низкую притолоку, и снова из сеней пахнуло прелой соломой и духотой. Он опять уткнулся лицом в душистый пук травы, подвешенный невесть кем, плеснул водой из кадки – рука сама залезла в нее, задел плечом деревянное растрескавшееся корыто, которое он сбил в прошлый раз. Теперь оно не упало, но глухим похоронным гулом загудело, будто колокол из подземелья.

Дверь в горенку заскрипела, выгнулась и поддалась.

Иван шагнул внутрь. И понял, что не ошибся – та самая избушка, в которую можно войти из одного мира, а выйти в другой. Избушка‑шлюз, избушка с тысячами дверей в тысячи измерений. Крохотная горенка, низкий черный потолок, полусгнившие полки с рухлядью, два косоногих, но кондовых табурета, дубовый растресканный стол, выскобленный до блеска, но почерневший от времени, сено на полу, еловые шишки. Свеча вспыхнула будто во мраке, хотя в избушке было скорее сумеречно, чем темно. И все же свеча высветила то, чего не было видно сразу: котенка, свернувшегося калачиком на столе, резное веретено, клубок стекловолокнистой бечевы, щербатый деревянный гребень... Язычок свечи дрогнул будто под наплывом сквозняка, и высветлил ее, сидящую на табурете, седую, высохшую, но прямую как лесное деревце.

Иван вздрогнул, сгорбился.

– Здравствуй, Алена, – прошептал он.

– Здравствуй, Иван.

Он не узнал голоса, старость уносит из звуков жизнь, оттенки и переливы. Она говорила тускло и безразлично, будто не спала много суток, а теперь неудержимо погружалась в сон, полуотсутствовала.

– Вот я и пришел, – Иван виновато развел руками.

Он не знал, что говорить.

– Я вижу. Я так долго ждала, что устала ждать... ты напрасно пришел. Не надо было тебе возвращаться.

Иван вглядывался в ее лицо, впивался глазами в каждую черточку– да, это она, Алена, Аленка, Аленушка.

Авварон не обманул. Они ее разбудили до срока, они раскодировали биоячейку! Убийцы! Нелюди!

– Уже прошла вечность после того, как я проснулась во второй раз. Я проснулась молодой, а потом состарилась. А ты остался таким же, ты даже стал еще моложе...

нет, этого не может быть.

– Может, Алена. Я стал моложе, потому что был Откат. На Земле и в Пристанище время течет по‑разному.

Как они раскодировали ячейку?!

Старуха усмехнулась горько, еле заметно, а может быть, это лишь пламя свечи мигнуло, колыхнулось тенью по ее иссушенному годами лицу. Иван отвел глаза, он не мог смотреть на Алену, не мог.

– Какая разница. Это случилось – вот и все. А ты не успел, ты не пришел. Но я не виню тебя, мы были не пара: я из тридцать первого века, ты из двадцать пятого, ты с Земли, живой, настоящий, я‑из анабиокамеры, воскресшая из мертвых, с полувытравленной памятью, полуживая, не женщина, а заложница Пристанища, биомасса, разумная материя для цепи воплощений в оборотнях и зургах блуждающего мира. Нас были сотни, тысячи... а осталась я одна, я пережила всех, и меня больше ие хотят приносить в жертву, я им не нужна, я сижу и пряду себе на саван, смертный светящийся саван, а лет через сорок, когда я умру, то, что останется от меня, воссоединится с этой фурией, с тем призрачным оборотнем, что преследовал тебя.