И вот тогда он неожиданно резко обернулся.

Прямо за спиной, метрах в трех под согбенным корявым стволом сидела Алена – не высохшая и старая, а та самая, которую он оставил на планете Навей: молодая, прекрасная, измученная и преследуемая. Она сидела, спрятав лицо в колени, сидела и плакала. Живая, желанная...

– Аленушка,– прошептал Иван пересохшими губами.

Она чуть приподняла голову, глянула на него одним глазом и зарыдала пуще прежнего. Серая хламида, которую она давным‑давно, совсем в иной жизни содрала с одного из воинов непобедимого и сгинувшего Балора, была на коленях и ниже темной, сырой от слез.

– Аленушка! – Ивану показалось, что он закричал в полный голос, но слова сиплым клекотом еле вырвались из горла.

Он уже хотел броситься к ней, упасть на колени, обнять ее крепко‑крепко и плакать вместе с ней, радоваться и грустить, забыв все нехорошее, весь этот злой морок, напущенный нечистью... Но замер, не решился, что‑то внутреннее и сильное стучало в висках: Иван, не спеши, не надо, погоди! И почему она смотрит на него все время одним глазом, левым глазом, почему не поднимает лица от колен?! Леший... Иван сразу вспомнил всех, кого повидал в Пристанище: леших, навей, оплетаев, кикимор болотных... они все одноглазы и хромы, они глядят искоса, облекаются в чужую плоть, они появляются из‑за спины, из‑за левого плеча, насылают тоску и смерть. Но при чем тут она, Аленка?! Она просто плачет, сейчас она откинется назад, посмотрит на него большими, глубокими глазищами своими... и все кончится, колдовство, призрачные тени, сумрачные видения, и останутся они одни, вдвоем.

– Это же я, – тихо проговорил Иван. – Погляди на меня! Я люблю тебя! Я так долго ждал нашей встречи!

Алена снова уткнулась лицом в хламиду, снова волна дрожи пробежала по спине ее, плач стал громким, отчаянным, горьким. У Ивана сердце пронзило острейшей иглой жалости и боли. Он готов бьы ползти к ней, вымаливать прощения, целовать ноги, подол этой драной хламиды.

И все же внутренняя скрытая сила удерживала его, заставляла делать иное, наливая ноги свинцом.

– Погляди на меня! – закричал он.

Плач перешел в жуткое стенание, в пронзительный крик‑вой, в истерические взвизгиваний и хрипения.

– Посмотри на меня!!

Она приподняла голову, будто подчиняясь требованию, закрыла лицо ладонями. И снова меж ними проглядывал один глаз, левый, но смотрел он странно и страшно, ледяным взглядом, совершенно не сочетавшимся с завываниями и плачем. Вот уже и пена потекла пузырящаяся по рукам, затряслась голова, забилось в конвульсиях все тело.

– Смотри на меня!!!

Руки упали безвольными плетями.

И Иван увидал ее лицо. Но лишь первый миг это было ее лицом, Аленкиным. А спустя этот краткий миг стало происходить что‑то чудовищное, невозможное – острым клинком вытягивался ведьмачий нос, проваливались щеки, заострялись скулы, покрывался колючей рыжей щетиной костистый подбородок, когти вырастали на месте ногтей, и переходил плач в злобный рык, в клокотание звериное. Оборотень! Снова оборотень!

Иван прыгнул вперед, ударяя сразу двумя ногами, ломая грудную клетку поганому чудищу. И снова завяз, снова погряз в трясине колдовской плоти, еле извернулся, упал, откатился. И бросился снова. Он бил гадину беспощадно, бил смертным боем – руками, ногами, локтями, коленями, головой. Бил, отскакивал и снова бил. И всякий раз ему самому доставалось крепко – острые когти оборотня изорвали одежду и кожу на лице и руках, кривые клыки впивались в мясо, выдирая куски, кровь сочилась отовсюду, он слабел.