— Рад меня видеть? — спросил Феррус Манус песчано-грубым голосом.

— Что? Как это возм… — начал я, но тут в мой бок погрузилось лезвие. Словно белое пламя вспыхнуло в плоти, и я осознал, что мои тюремщики все это время были здесь, молча выжидая в темноте. И они принесли с собой много, много мечей. Я слышал, как они выскользнули из ножен, прежде чем вонзиться в мое тело.

Перед тем, как потерять сознание, я почувствовал на себе гробовой смрад от дыхания Керза, и, снова падая, успел в последний раз взглянуть на своего сокамерника.

Смотря на меня все теми же мертвыми глазами, Феррус поднял подбородок.

Его шею пересекал кровавый шрам, частично закрытый свернувшейся примарховской кровью. Я знал, что это за повреждение — я наносил такие в годы войны. Его оставило обезглавливание.

— Как видишь, — ответил он, — это невозможно.

И тьма поглотила мой мир.

Глава 3

НАХОДКА

Что есть настоящая вера? Убежденность в отсутствии эмпирической истины? Нет. Вера — это волеизъявление, это присяга в преданности реальному божеству и единственная защита от всевышнего гнева. Вот настоящая вера.

Себатон глубоко вдохнул чистый наружный воздух. Заточение в катакомбах начало вызывать легкую клаустрофобию, но теперь, когда кожу омывала ночная прохлада, он позволил себе испытать облегчение от того, что выбрался из той ямы. Сердце билось так сильно, что хотелось положить руку на грудь, лишь бы унять его. Раньше он не испытывал страха перед замкнутыми пространствами, но сейчас ощущение надвигающейся опасности — смутная уверенность, что нечто или некто выслеживает его, как собака-ищейка, — беспокоило его куда сильнее, чем он готов был признать.

— Соберись, чтоб тебя, — проворчал он.

Несмотря на все данные обещания, он опять оказался там, где быть не хотел. После прошлого раза он надеялся, что они оставят его в покое. Он осмелился поверить, что свободен, но он никогда не станет по-настоящему свободен — не от них. И теперь он был здесь.

Руины погрузились во тьму, а из иссиня-фиолетовых туч капал дождь, барабаня по брезенту его палатки.

Они разбили лагерь на каменистом холме, возвышающемся над местом раскопок. Руины находились позади Себатона, примерно в двадцати метрах ниже, и добраться до них можно было по слегка пологому склону. С другой стороны холм обрывался отвесной скалой, а под ней раскинулась небольшая пустошь с серыми кустами, которую медленно пожирали наступающие трубопроводы и фабрики Раноса.

Наружу его также выгнала боль. Она давила в затылке, вызывала в зубах не прогоняемую ничем ломоту, наполняла рот тошнотворной горечью. В яме было попросту больно находиться. Чем ближе они подбирались к цели, тем сложнее было оставаться внизу. Себатон не был уверен, сулит ли это ему что-то хорошее или плохое. Его наниматели подробно описали объект раскопок, снабдили всей необходимой информацией, чтобы он его узнал, а также сообщили, для чего он нужен, как работает и что Себатон должен с ним сделать, когда отыщет. И не раскопки были самым худшим, а то, что последует за ними — его миссия.

Над местом раскопок похолодало, и Себатон в безнадежной попытке согреться сжимал в одной руке чашку с остывающим рекафом, а другой массировал правый висок. Это не помогало: он по-прежнему мерз, а голова по-прежнему болела.

— Ты в порядке?

Последовавший за ним Варте поднимался по склону, шагая с своей неизменной солдатской уверенностью; кобура с пистолетом была расстегнута. Себатон перестал массировать висок и опустил руку к собственному пистолету, но тут же обругал себя.

«Уже от каждой тени шарахаешься, — сказал он себе. — И когда ты успел стать таким параноиком?»

«Да кого ты обманываешь, ты параноиком всегда был.