– В какое время дня? – спросил я.

Он задумался на мгновение.

– Два часа пополудни.

Я вышел из постоялого двора, прошел к земляному валу, произвел тщательную настройку своего таймера и совершил прыжок. Переход из тьмы поздней ночи в полуденную яркость на какое‑то мгновенье ослепил меня; когда я перестал жмуриться, то обнаружил, что стою прямо перед угрюмолицей троицей, состоявшей из Сэма, Метаксаса и Джада‑2.

– Господи, – взмолился я, – да ведь мы совершили еще одно удвоение!

– На сей раз это всего лишь парадокс темпорального накопления, – произнес мой альтер‑эго. – Ничего серьезного.

Мой ум был как в дурмане, и я был совершенно не в состоянии подвергнуть его замечание строгому логическому анализу. Единственное, на что у меня хватало ума, это спросить:

– Если мы оба здесь, то кто же тогда присматривает за нашими туристами внизу, в 1204 году?

– Идиот, – свирепым тоном прорычал Джад‑2, – когда же ты все‑таки научишься мыслить четырехмерно! Как это ты умудряешься быть таким тупым, если ты во всем должен быть тождественен мне? Послушай, я скакнул сюда из одной точки той ночи в 1204 году, а ты из другой, отстоящей от нее на пятнадцать минут. Когда мы станем возвращаться, каждый из нас отправится к соответствующей стартовой позиции, чтобы не нарушать последовательности событий. Я должен прибыть туда в полчетвертого, а ты – без четверти четыре, но это совсем не означает, что там сейчас нет никого из нас. Или что мы все там одновременно.

Я внимательно огляделся вокруг. И увидел по меньшей мере пять групп, состоявших из Метаксаса, Сэма и меня, расположившихся широкой дугой вблизи стены. Очевидно, все они очень тщательно контролировали именно этот временной отрезок, то и дело совершая повторные шунты на короткую временную дистанцию для того, чтобы с наибольшей достоверностью воссоздать последовательность событий, а благодаря воздействию парадокса аккумуляции нас здесь оказалось уже великое множество.

– Но пусть даже и так, – произнес я, все еще соображая с трудом, – мне почему‑то кажется, что я все равно не в состоянии постичь линейную цепь…

– Да подавись ты этой своей линейной цепью! – взъярился на меня другой Джад. – Ты лучше погляди‑ка вон туда! Туда, в сторону ворот!

Он показал жестом, куда смотреть.

Я взглянул в указанном им направлении.

И увидел седоволосую женщину в простом одеянии. Я сразу же признал в ней несколько более молодую «версию» той женщины, которая, как мне помнится, сопровождала Пульхерию Дукас в лавке в тот памятный день, казавшийся мне таким далеким, и отстоявшим сейчас на пять лет вниз по линии. Дуэнья стояла, опираясь о стену, и сама с собою разговаривала, радостно и глупо улыбаясь. Глаза ее были закрыты.

Неподалеку от нее я увидел девочку лет двенадцати, которая могла быть только более молодой Пульхерией. Сходство исключало малейшую ошибку. У девочки были еще детские, неоформившиеся до конца черты лица и контуры тела, и груди ее под туникой были еще всего лишь плавными выпуклостями, но во всем уже проступали те изначальные качества, из которых должна была складываться красота зрелой Пульхерии.

А рядом с девушкой стоял Конрад Зауэрабенд в одежде византийского простолюдина.

Зауэрабенд что‑то нашептывал девочке на ухо воркующим тоном. Он тряс перед ее лицом небольшой безделушкой из двадцать первого столетия, то ли гироскопическим кулончиком, то ли чем‑то еще в таком же духе. Вторая его рука уже шарила у нее под туникой и было отчетливо видно, что пальцы его подбирались к бедрам девочки. Пульхерия хмурилась, однако пока еще не делала никаких движений, чтобы высвободиться. Она, казалось, не очень‑то понимала, что затеял Зауэрабенд, но была явно очарована игрушкой и, пожалуй, не очень‑то возражала против шаловливой руки хозяина безделушки.