Его тесть Исаак Горелик был категорически против трех семей Павла Олеговича на стороне, но в этот раз скандал разразился по абсолютно другому поводу.

– Ладно, Паша, если ты такой половой гигант, ладно, – кричал на зятя Исаак Исаакович, раздувая щеки, – но дылда-любовница тринадцати лет таки не красит тебя!..

– Меня – не красит?.. – возмутился Павел Олегович, вспомнив двухметровое эфирное создание, с которым больше месяца назад познакомился в ночном клубе. – А кого красит, хотел бы я знать?..

– Тебя – не красит, – уничижительно тихо повторил тесть Исаак Исаакович. – И семью твою...

Машина встала на светофоре, и Павел Олегович, высунувшись, покосился на сбитые ботинки нищего на тротуаре и, не удержавшись, состроил ему рожу. Нищий подумал и дважды плюнул Павлу Олеговичу в лицо, а водитель, выругавшись, тронул машину.

– Как вы, Павел Олегович? – обернулся он.

– Ничего особенного! – Павел Олегович хохотнул, утираясь. Вся его жизнь была чем-то похожа на сегодняшнее происшествие, вдруг понял он.

А через час в очках от Жана Поля Готье Павел Олегович сидел и исправно давал интервью федеральному каналу.

– Оставляете ли вы чаевые дворникам? – занозливо выспрашивал его корреспондент с лицом юного лиса. – А уборщице, подмывающей ваши плевки на площадке перед дверью?..

Пал Олегович устал отвечать, поднялся и вышел.

– В магазин деликатесов, – велел он шоферу. – А лучше отвези-ка меня в храм, – внезапно махнул рукой Павел Олегович. – Давай, вези. – И Голда бросил взгляд на серое здание собственного банка.

Очень грустный взгляд, надо вам сказать...

«Проходят годы, и видишь, что выбрал и от чего отказался, прав был или не прав», – размышлял Павел Олегович, глядя в спину водителя. Шел второй день пребывания «Ионы – Счастья Лучезарного» в Москве, и завтра у иконы ожидалось столпотворение.

ТАБУ ДЛЯ ЛУЗЕРА

«Богатая женщина... Богатая – в смысле фигуры, – глядя на Наташу Тупицыну, развешивающую на своем балконе пододеяльники, думал дворник Синяков. – Тело богини и душа».

У серой стены дома, на солнечной стороне, было необычайно тихо и тепло. Дворник перестал мести, присел на корточки и закурил.

«Вот ведь дурость какая – пропаганда бессилия, не больше и не меньше, – размышлял он. – Помню, внушали в школе, мол, работай честно, Миша Синяков, и будет тебе счастье, и где оно – счастье-то?..»

Михаил Алексеевич прищурился, написав на песке несколько нецензурных слов...

Дворником он начал работать сразу после армии, таким вот без талантов родился, а чистоту очень любил – просто не мог равнодушно смотреть на мусор, хотелось чистоту наводить... Прошло двадцать лет, а счастья Михаил Алексеевич так и не увидал к своим сорока годам, хотя работал с каждым годом все прилежнее, с огоньком, даже больничных не брал.

Некрасивое лицо Синякова внезапно озарила эмоция узнавания, он увидал, как из «Мерседеса» вылез банкир Голда и, минуя очередь, вместе со своим охранником поднялся по ступенькам в набитый людьми храм пророка Илии. Дворник проводил банкира глазами и, поддев ногой легковесную пивную банку, сказал во всеуслышанье:

– Я уже устал от этой херни... Плоховато я живу, плоховато... Дворник дворником, а банкир банкиром, пора поменяться, а, Господи?..

Он закрыл подсобку с метлами, вывернул и снова надел куртку и солдатским шагом направился к храму, у которого змеей вилась очередь из страждущих до счастья людей.

В воздухе приятно пахло весной, над храмом серебрилось кружево облаков, и Михаил Алексеевич долго разыскивал хвост очереди, честно встав в самый ее конец, и даже пропустил вперед себя еще более горемычного, на его взгляд, человека, чем он сам.