Изменить размер шрифта - +
Вечно лезет не в свое дело, а это не приводит к добру.»

Корзиночки быстро распродавались, оставалось уже совсем немного. Джордж устал, и торговля шла вяло. Я подумал, что, может быть, следует все же купить какую-нибудь – дабы продемонстрировать, что я здесь не пришелец, что я вернулся в Пайлот-Ноб и собираюсь пожить здесь.

Я огляделся по сторонам, но Линды Бейли нигде не обнаружил. Скорее всего, она ушла, разочаровавшись во мне. При мысли о ней я ощутил легкое раздражение. Какое она имела право требовать, чтобы я защищал дочку священника, какую-то неизвестную мне Нэнси, от невинных, скорее всего, – или, по крайней мере, бесплодных – замыслов неуклюжих деревенских парней?

Оставалось только три корзинки, и Джордж взял одну из них – маленькую и без всяких украшений. Подняв ее, Дункан завел свою аукционерскую песенку.

Прозвучало два или три предложения, кто-то дал три с полтиной; я поднял цену до четырех.

От задней стены кто-то выкрикнул: «Пять!»; я посмотрел в том направлении – все трое по-прежнему были там и скалились, глядя на меня; сроду не видывал таких гнусных и злобных шутовских ухмылок.

– Шесть, – сказал я.

– Семь, – бросил средний в этом трио.

– У нас уже есть семь, – объявил Джордж, несколько озадаченный, поскольку это была самая высокая цена за весь вечер. – Услышу ли я семь пятьдесят? Или кто-нибудь даст восемь?

Какое-то мгновение я колебался. Я был уверен, что первые предложения исходили не от этой троицы. Они вступили в торг после меня. Им хотелось поиздеваться, и все присутствующие понимали это.

– Восемь? – спросил Джордж, глядя на меня в упор. – Услышу ли я восемь?

– Не восемь, – ответил я. – Десять!

Джордж сглотнул.

– Десять! – воскликнул он. – Услышу ли я одиннадцать?

Он бросил взгляд на троицу у стены. Те ответили лишь свирепыми взглядами.

– Одиннадцать, – сказал Джордж. – Она стоит одиннадцать. Неужели никто не поднимет еще на доллар? Услышу ли я одиннадцать?

Одиннадцати он не услышал.

Заплатив деньги и получив свое приобретение, я взглянул туда, где подпирала стенку троица парней. Их там уже не было.

Встав в сторонке, я открыл корзиночку и на лежащем сверху листке бумаги прочитал имя дамы, которую предстояло сопровождать на обед: Кэти Адамс.

 

8

 

В холодном и влажном вечернем воздухе ощущался легкий аромат первой сирени – отдаленный намек на благоухание, которое неделей позже тяжелыми волнами накатит на улицы этого маленького городка. Налетавший с реки ветер раскачивал фонари на перекрестках, заставляя метаться по земле отбрасываемые ими пятна света.

– Я рада, что все кончилось, – сказала Кэти Адамс. – Я имею в виду школьный вечер; да и учебный год тоже. Однако в сентябре я вернусь.

Я взглянул на шедшую рядом девушку, и она показалась мне совсем другой, вовсе не похожей на особу, встреченную утром в магазине. Она сотворила что-то с волосами, и учительская внешность куда-то пропала – так же бесследно, как исчезли с ее лица очки. «Защитная окраска, – подумал я,

– она напускала на себя строгий вид, чтобы выглядеть так, как надлежит учительнице, чтобы соответствовать представлениям общины. Позорище, – сказал я себе, – поди догадайся, что под учительской личиной кроется прелестная девушка!»

– Вернетесь? – переспросил я. – А где же вы собираетесь провести лето?

– В Геттисберге.

– В Геттисберге?

– Да, в Геттисберге, в Пенсильвании .

Быстрый переход