Грязная, беременная, невменяемая от боли.

— Ненавижу! Ненавижу этого выродка, — то и дело скулила она. — Дай мне выпить, Кара! Дай мне порошка! Дай хоть что-нибудь! Я не могу больше… А-а-а-а…

Слова, превращающиеся в вой.

Стук в дверь. Громкий и настойчивый заставил повитуху оторваться от роженицы.

— Кого ещё принесла нелёгкая?! — раздосадованная тяжёлыми затяжными родами повитуха распахнула дверь и тут же, охнув, отступила, обнаружив на пороге огромного хмурого стража Дэбэра.

Бородач бросил сумрачный взгляд на извивающуюся в муках роженицу, после чего молча вытащил едва живую от страха повитуху из хижины.

Паршивое утро. Паршивая жизнь.

Кое-как открыв глаза, Акраба с трудом приподнялась на локте. Одном. Второго, увы, не было. Перед глазами всё тут же поплыло. Тело противно и нудно ныло от боли.

Не то, чтобы она не хотела этого ребёнка. Напротив! Беременность была заранее спланирована. Но ребёнок был нужен Акрабе для вполне определённой цели. Ей нужна была его кровь. Сильная, как у его отца. Вот только задумка, увы, не выгорела. Поэтому она и здесь, в ненавистном Катаре. Изуродованная, нищая, с чужим именем, подсаженная сволочью Глэдис на эль и тандурим — порошок забвения. Акраба прекрасно понимала: её жизнь кончена. Единственным вариантом побега из Катара, да и из обречённой жизни в целом, могло бы стать самоубийство, но трудно перерезать вены на единственной уцелевшей рук. К тому же Акраба на дух не выносила кровь, так что…

— Ещё поживу, — с трудом сползая с грязной окровавленной кровати, процедила женщина, направляясь к люльке.

Любопытство всё же распирало. Интересно, кто хоть родился? Мальчик? Девочка? Пусть лучше пацан. Им живётся легче. Девкам на Дарии заведомо уготована нерадостная судьба. Они здесь никто и звать их никак. Акрабе ли не знать этого…

Люлька стояла в углу единственной в доме комнаты, стены которой уже давно прокоптились от гари, исходящей из печи. Хижина топилась по-чёрному, так что гари хватало. Не самое лучшее место для новорожденного младенца, но других вариантов жилья у Акрабы не было. Даже эта хижина и та не принадлежала ей. Так что…

Акраба сделала нерешительный шаг к старой люльке, которую на днях притащил сосед — сердобольный святоша Марк — священник-миссионер с Земли. Чокнутый! Вот оно ему надо — помогать чужому человеку? Торчит в этом забытом Отаром месте по собственной воле! Да если б она — Акраба могла преодолеть силовой купол Катара, её бы здесь уже давно не было бы!

Идиот!

Размышление об недалёкости святоши-землянина на пару минут отвлекли спутанное сознание Акрабы от люльки. В реальность её вернуло детское гугуканье.

— Значит всё-таки живой, — умозаключила «сердобольная» мамаша, которая в глубине души всё же надеялась, что у ребёнка «хватит ума» и инстинкта самосохранения за эту ночь помереть самостоятельно, и тем самым существенно облегчить ей жизнь. Что греха таить, материнских чувств у Акрабы роды не прибавили.

Ведомая отнюдь не любовью к ребёнку, а исключительно любопытством, Акраба всё же заглянула в люльку.

И оторопела!

Двое.

На дне старой детской кроватки лежало двое новорожденных: мальчик и девочка. И это при том, что Акраба точно помнила, что родила только одного! И как теперь понять, кто из них двоих родной, а кого сбрасывать с обрыва в сугроб? Ей лишний рот ни к ему! Самой жрать нечего! В Катаре так всегда поступали повитухи — сбрасывали новорожденных с обрыва, когда новоиспечённые мамашки просили их (за дополнительную плату, разумеется) избавиться от нежеланного рта.

— Повитуха! Вот, кто должен знать правду! — первая разумная мысль, мелькнувшая в пропитом мозгу Акрабы за это утро.