По вспышке света у открытых дверей хижины Али поняла, что бог ушел. Улазим с матерью остались и долго сидели в доме за разговорами. Юнай и Али принялись упражняться в приемах рукопашной борьбы, Нават пытался голыми руками поймать в ручье рыбу. Наконец Улазим вышел из дома с перевешенными через плечо седлами. Они с Юнай пошли седлать лошадей. Лошади вышли из-под деревьев, как только Улазим показался на пороге. Потом появилась и Окобу. В ее руках был мешок. Она бросила его Али и пошла к кустам, где гнездились маленькие кударунги.

— Нават, отпусти ее, — сказала своему приятелю Али. Он как раз выудил из воды отчаянно извивающуюся рыбу. — Мы уезжаем.

— Но я же поймал ее! — жалобно воскликнул Нават. — Я же знал, что смогу.

— Вот и молодец. Теперь отпусти бедную рыбку, — возразила Али. — Ты сегодня съел столько жуков, что голодная смерть тебе не грозит.

Она услышала странный звук и озадаченно обернулась посмотреть, что случилось с Юнай. Ее обычно невозмутимая телохранительница едва удерживалась, чтобы не расхохотаться.

— Если бы ты только знала, как странно это звучит, — заметил Улазим. — Ты говоришь в точности, как ее мать.

И он кивнул на раскрасневшуюся Юнай.

Нават горестно вздохнул и отпустил свою пленницу на волю.

Али покачала головой и прикрутила мешок Окобу к своему седлу.

— Но он же и вправду съел гору жуков, — сказала она, сама понимая, что это ничего не объясняет.

Окобу вернулась, сидя на толстой кобыле. Трое взрослых кударунгов летели вслед за ней. Все они были угольно-черные с белыми звездочками на мордах.

— Они отлично переносят записки на небольшие расстояния, — сказала Окобу, обращаясь к Али, — и если ты или ворон хоть пальцем тронете их, сами будете носить свои записки.

Али потерла больное ухо и поморщилась. Она задела самую глубокую ранку. Девушка приложила к ранке намоченный в воде лоскуток.

— Я их и пальцем не тронула.

— И я не буду их трогать, если Али не велит, — добавил Нават и прошептал ей на ухо: — Пока у нас самих не будет столько птенцов, чтобы мы все вместе напали на них.

— Не будет у нас никаких… — яростным шепотом начала Али, но быстро поняла, что говорить это бессмысленно.

— Поехали, — приказал Улазим, — дома много работы.

Один за другим они выехали из лощины и оказались на дороге. Когда они доехали до развилки, ведущей в Похон, Окобу натянула вожжи.

— Юнай, отправляйся в Похон и дай Пилии знать, что я уехала, — велела она. — Попроси ее присматривать тут за порядком и кормить моих животных.

— Не могу, — ответила Юнай и показала на Али: — Я должна охранять ее.

Старуха вытаращила глаза.

— Ты что же, полагаешь, что я не смогу защитить твою луаринскую любопытную обезьянку?

— Извините, бабушка, — быстро сказала Юнай, поддала пятками свою лошадь и ускакала в Похон.

Али восхищенно смотрела на это, потом повернулась к Окобу.

— Не научишь меня этому? — спросила она. — Меня она никогда не слушает.

— Нет, не научу, — ответила Окобу и повернула лошадь вслед за Улазимом. — И заговаривай со мной только тогда, когда без этого уж совсем не обойтись. Может быть, мне и придется как-то терпеть тебя, но мы никогда не подружимся.

Али пожала плечами и намеренно отстала от матери и сына, чтобы колдунье не пришло в голову, что она подслушивает. Окобу никогда ее не полюбит, это яснее ясного.