Вся речь прокурора была донельзя театральной, к тому же она изобиловала пагубными намеками, рассчитанными на то, чтобы повлиять на присяжных и заставить их вынести обвинительный вердикт.

Милостивые государи, когда на карту поставлена человеческая жизнь, нет места речам, воздействующим не на ум, а на чувства присяжных, речам, которые не озаряют людей ясным светом логики, а возбуждают в них буйные чувства: ужас, гнев, отвращение, жажду мести. Подобные речи иной раз сопровождаются еще более возмутительной комедией, когда ученый муж берет в руки орудие убийства, швыряет его на пол, словно бы даже наносит роковой удар; и эта мелодрама превращает торжественную арену, где вершится правосудие, в дешевый балаган. Я считаю, что речь, произнесенная обвинителем Риза Мэфри, и то, к а к она была произнесена, подрывают основы нашего правосудия, и полагаю, что суд не замедлит согласиться со мной.

Грэхем сделал передышку, и Пол, весь напрягшись от волнения, бросил быстрый взгляд на Спротта. Красное лицо сэра Мэтью было смертельно бледно, губы плотно сжаты. О чем он думал? Об унижении, которому его сейчас подвергли? О нежданно рухнувшей карьере? О разлетевшейся в прах мечте отвоевать себе место на политическом поприще?

— Более того: я считаю, — продолжал Грэхем, — что председатель суда, напутствуя присяжных, дал им неправильные указания, его заключительная речь была неточной, несовершенной, бестолковой. Как бы вторя обвинителю, он высказал ряд неблагоприятных суждений о характере обвиняемого и не привлек внимания присяжных к тем серьезнейшим упущениям, которые имели место при установлении личности преступника. Что касается полиции, то, хотя ее действия были определены убежденностью в своей правоте, несомненно, что и она при установлении личности преступника пренебрегла важными уликами. И совершенно ясно, что те данные, которыми она располагала и которые были благоприятны для апеллянта, но не были известны ему и его адвокатам, были намеренно скрыты, что, разумеется, нанесло ему огромный ущерб.

И, вытянув правую руку — единственный жест, который он позволил себе за весь этот день, Грэхем повернулся к судьям.

— Милостивые государи, Мэфри не совершал этого убийства. Изучение и анализ материалов процесса привели нас к бесспорному выводу, что он невиновен, что он пал жертвой страшной ошибки правосудия. Перед вами свидетельница Бэрт, которая сама обвинила себя в клятвопреступлении и, будучи извлечена из трясины лжи, недвусмысленно показала, кто был подлинным преступником.

Милостивые государи, я не принадлежу к полиции, и в мои обязанности не входит привлекать виновного к суду, но я располагаю достаточно вескими доказательствами, позволяющими мне назвать этого человека. Пусть те, кому надлежит этим заниматься, найдут его, и последняя тень сомнения рассеется. Милостивые государи, всеми священными канонами правосудия заклинаю вас исправить страшную несправедливость, признать вину прокурора и объявить всему свету о невиновности Риза Мэфри.

Грэхем сел среди глубокой тишины, которую вдруг разорвала буря аплодисментов. Только угроза очистить зал от публики положила конец овации. В глазах Пола стояли слезы: он никогда еще не слышал ничего более волнующего, чем речь Грэхема. Растроганный, он перевел взгляд со спокойного лица молодого адвоката на своего отца. Тот сидел смущенный, растерянный: он, видимо, не мог понять, как та же публика, которая пятнадцать лет назад всячески поносила его, теперь может столь оглушительно его приветствовать.

Когда порядок был наконец восстановлен, генеральный прокурор после долгого совещания с коллегами нехотя поднялся, чтобы произнести речь.