— Если он не поедет сейчас, — вмешалась Элла, — он горько об этом пожалеет.

— Помолчи, Элла, — не без досады осадил ее Флеминг. — Неужели нет предела твоему эгоизму?

Но она залилась злыми слезами, и остановить ее было уже невозможно.

— Для меня это, во всяком случае, конец. Значит, этот злобный старикашка ему дороже, чем я. В жизни больше слова ему не скажу.

Бледный и хмурый Флеминг попытался собраться с мыслями и урезонить дочь. Но тщетно. Глубоко уязвленная Элла была не в состоянии внять его словам. А мать Пола была так сражена всем пережитым, что где уж ей было прийти к нему на помощь. Она жаждала одного: поскорее отсюда убраться.

Наконец священник сдался и для собственного успокоения, а также чтобы хоть отчасти отстоять свое достоинство, подошел к Полу и молча обменялся с ним долгим рукопожатием.

Через несколько минут они уехали.

Пол с трудом этому верил. Ему казалось, что огромная тяжесть свалилась с его плеч. Оставшись один в комнате, он со вздохом облегчения опустился в кресло. Решение не ехать возникло у него внезапно. Но теперь он знал, что больше не увидит Эллу. Он был свободен.

Пока он сидел так, не двигаясь, в коридоре послышались тяжелые шаги. Потом дверь отворилась, и в комнату медленно вошел Мэфри.

Пол в изумлении посмотрел на отца: обычно он лишь после полуночи нетвердым шагом являлся в гостиницу. А сейчас Мэфри был совершенно трезв, но выглядел усталым и разбитым. Движения его были медленны, на лице читалось уныние, совсем уж странное, если вспомнить, что этому человеку только что был вынесен оправдательный приговор. Его дешевенький костюм лопнул под мышкой, и лацканы были все в пятнах. На колене присохла грязь — видимо, после очередного падения. Едва передвигая ноги, он подошел к креслу, сел и взглянул на Пола из-под косматых бровей. Казалось, он ждал, что скажет сын, но поскольку Пол молчал, осведомился:

— Смотались они?

— Да.

— Скатертью дорога. — Затем, как всегда грубо, добавил: — А ты чего здесь торчишь? Видно, думаешь поживиться моими деньжонками, когда я их получу?

— Именно так, — спокойно признал Пол.

Он уже знал, что это самая правильная линия поведения при иронических наскоках отца. Его ответ и в самом деле заставил Мэфри умолкнуть. Но он продолжал исподлобья смотреть на сына, покусывая растрескавшуюся верхнюю губу: верно, все-таки ждал, что тот заговорит.

— Ты что, язык проглотил? — спросил он наконец в полном недоумении.

— Нет.

— Ужинал ты?

— Я как раз собирался что-нибудь заказать.

— Тогда закажи и на мою долю.

Пол подошел к телефону и попросил принести ужин на двоих; пока накрывали на стол, он перелистывал книгу, не говоря ни слова.

Вскоре был подан ужин: жареный барашек с горошком и картофелем, яблочный пирог, все горячее, под двойными крышками, и отец с сыном молча уселись за стол. Сегодня Мэфри ел мало, без аппетита. Не докончив десерта, он встал из-за стола, пересел в кресло и закурил трубку, которая недавно вошла в его обиход. Его грузное тело глубоко ушло в мягкое кресло. Он выглядел разбитым, дряхлым стариком.

— Тебя не удивляет, что я сегодня дома? — наконец спросил он. — Теперь, когда представление окончено, мне бы самое время разгуляться.

— Меня в вас ничто не может удивить, — ответил Пол.

Продолжая выказывать безразличие, которое только и могло заставить Мэфри разговориться, Пол взял стул, поставил его у камина и сел.

— Осточертела мне эта компания, с которой я вожжался, — с неожиданной горечью заговорил Мэфри.