Начальник отряда, высокий, изможденно-худой капитан Божок, своей напускной флегматичностью никого не мог ввести в заблуждение. Он вполне оправдывал свою кличку - Домовой. Капитан о кличке знал, но относился к этому спокойно. Опыт работы в колонии и множество тайных осведомителей позволяли Божку знать все, что происходит в отряде и за его пределами, легко вскрывать тайную подоплеку различных происшествий. Желание приблизить свободу порождало тотальное взаимодоносительство, нередки были случаи, когда вчерашний жулик навешивал на себя роль активиста.

Повод для серьезного доноса на дороге не валялся: редкие попытки к побегу, невзирая на то, что держались в глубокой тайне, почти всегда были обречены на провал; наркотики и спиртное если и просачивались в зону, то тоже тщательно укрывались. Риск угодить в "трюм" перевешивал желание войти в контакт с вольнонаемными ради добычи водки или денег.

Начальник спецчасти - Монгол - кряжистый, с медными волосами нечеловеческой густоты старший лейтенант за день успевал побывать во всех уголках зоны, всегда появляясь бесшумно и заставляя своей угрюмой неулыбчивостью вздрагивать даже лояльных к администрации заключенных... Рассказывали о недюжинной силе и ловкости Монгола, отличном владении каратэ.

...Подъем зоны в три часа ночи на затянувшуюся до утра проверку никому радости не доставил. Стоял март, весной еще и не пахло. Холод, сырость, бесконечное топтание на месте... Наконец распустили. В четвертом отряде бежали двое - те, кому бежать было вообще ни к чему,- четырнадцатилетний Леня Смирнов и шестнадцатилетний Саша Коваленко. У обоих легкие статьи, подпадающие под любые льготы, маленькие "кошачьи" сроки (да я бы эту "пятерку" на одной ноге на параше отстоял - бурчали "тяжеловесы"). По злой иронии судьбы через полгода объявили амнистию, по которой оба должны были выйти на волю, как несовершеннолетние, впервые осужденные по легким статьям. Но они избрали иной путь. Из окруженного "колючкой" четырехугольника с мотающимися по предзоннику овчарками и вышками по углам ребята присмотрели "вахту" - будку, где охрана пила якобы чай, впуская и выпуская людей через двойные ворота. Пацаны прислонили к вахте трубу, вскарабкались по ней и растворились в ночной темноте.

Через три дня беглецы стояли перед выстроенной на плацу зоной. Шел дождь вперемежку со снегом, била дрожь от промозглой сырости. Грела только подленькая мыслишка: "Хорошо, что не я! Господи, кто угодно, только не я!"

Покрытые коростой грязи босые ноги парней на асфальте, отрешенные поникшие лица, покорность в сутулых фигурах, взгляд... Да какой там взгляд у затравленных, сломанных зверушек... Они бежали в кирзовых сапогах, но "кирзачи" не годятся для болот, куда беглецов загнали озлобленные преследователи. Пацаны завязли в трясине, и распаленный удачей мордастый потный конвой доставил добычу на плац босиком. Обуют в тюрьме, где их ждут новое следствие и суд.

Вальяжный, холеный "хозяин", смахивающий на преуспевающего доцента, произнес подобающую случаю речь, которую никто не слушал. Все было ясно и без того.

Кое-что про злоключения Саши и Лени рассказывали вольнонаемные. Ранним утром они "взяли" магазин.