|
Четверть жизни! Высказанная мною мысль заставила ее надолго задуматься. В отличие от меня, цифры никогда не были ее стихией. - Более, - наконец заключила она, - гораздо более. Например, я люблю поспать часов десять. - Еще хуже, - заметил я. - Добавь к этому часов восемь на работе без тебя. А еда? Эта отвратительная привычка - необходимость есть... - Хорошо, я обязательно буду брыкаться, - заверила она. Эта беседа происходила за ленчем как раз в тот самый день, когда начиналось наше так называемое счастье. Обычно мы встречались в баре "Волонтер", расположенном недалеко от моей конторы. Кэри пила сидр и с завидным аппетитом поедала холодные сосиски. Я был свидетелем, как однажды она за один присест съела пять сосисок, а потом еще и яйцо всмятку. - Если бы мы стали богатыми, - отметил я, - ты бы не тратила столько времени на приготовление еды. - Кто знает, возможно, еда отнимала бы у нас еще больше времени. Вот смотри, эти сосиски... Хоп, и их уже нет. Разве за такое короткое время мы бы управились с икрой? - А еще голавль, запеченный в тесте. - И совсем небольшой зажаренный весенний цыпленок с зеленым горошком. - А суфле "Ротшильд"? - Ох, пожалуйста, не нужно быть богатыми, - взмолилась она. - Мы бы сразу же разлюбили друг друга, если б у нас появились большие деньги. Я стала бы такой полной... - Для меня твоя внешность не играет никакой роли. - Ну не скажи, - запротестовала она. - Ты сам прекрасно понимаешь некрасивых и толстых не любят. Разговор как-то сам по себе внезапно оборвался. Кэри была еще слишком юной, чтобы быть мудрой, но ее возраст уже позволял ей хорошо понимать, что не всякую мудрость можно высказать вслух. Я возвратился в величественное здание своей конторы, где повсюду стекло, стекло, стекло и блестящий мраморный пол, и современные скульптуры в альковах, похожие на статуи святых в католических соборах. Я работал помощником бухгалтера (перезревшим помощником бухгалтера), и само величие этого здания делало мое дальнейшее продвижение по служебной лестнице почти что невероятным. Чтобы подняться выше первого этажа, мне самому нужно было бы стать чем-нибудь вроде изящной статуэтки. В небольших и не очень комфортабельных конторах в Сити одни клерки умирают, другие занимают их места на служебной лестнице; опытные джентльмены следят за младшими коллегами, помогают им, опекают их, как в романах Диккенса. Но здесь, в огромном производственном помещении, с мерным постукиванием телетайпов, стрекотанием машинок каждый сотрудник чувствует, что человека, не закончившего специального колледжа для привилегированных особ, шансов сделать карьеру нет никаких. Не успел я сесть на место, как по селектору разнеслось: - Мистера Бертрама приглашают в десятую комнату. Мистер Бертрам - это я. - Кто там находится в этой десятой комнате? - спросил я. Никто не знал. Кто-то предположил: - Это, наверное, где-то на восьмом этаже. В голосе слышалось глубочайшее уважение, как будто речь шла о вершине Эверест - восьмой этаж вознесся в небо настолько высоко, насколько разрешали в то время предписания лондонского муниципалитета. - Кто занимает десятый кабинет? - спросил я у лифтера. - Неужели не знаете? - хмуро удивился он. - Вы давно здесь работаете? - Пять лет. |
