|
Мужчина не отправится в путешествие с такой красивой женщиной, чтобы толковать с ней о бессмертии крабов. Пусть она пока весело подшучивает над ним, он позволит ей немного поиграть, но потом… «Ямайка Джон, – с раздражением подумал он, – Нет, не стану я выступать в роли Кристофера Доуна ради тебя, красотка». Хорошо бы запустить руки в эти рыжие волосы, почувствовать, как они текут, словно кровь. «Я что‑то много думаю о крови, – сказал он про себя, смотря на алый закат. – Сенакериб Эдемский, вот я кто. Л вдруг она еще в баре?» А он здесь зря теряет время… Повернувшись, он быстро зашагал к трапу. Беба Трехо, сидевшая на ступеньках, подвинулась, пропуская его.
– Прекрасный вечер, – сказал Лопес, еще не составивший мнения о ней. – А вас не укачивает? – Меня? Да что вы! – возразила Беба. – Я даже но принимала таблеток. Меня никогда не укачивает. – Вот это мне нравится, – сказал Лопес, исчерпав тему разговора. Беба ожидала совсем другого, ей хотелось, чтобы Лопес остановился немножко поболтать с ней. Помахав на прощание рукой, он удалился, и когда Беба убедилась, что он ее не видит, показала ему язык. Конечно, он дурак, но не такой противный, как Медрано. Больше всех ей нравился Рауль, но до сих пор – какое безобразие – Фелипе и остальные не отпускали его от себя пи па минуту. Он немного походил на Уильяма Холдена, нет, скорее, на Жерара Филипа. Нет, и не на Жерара Филипа. Такой изящный в своих рубашках «фантази» и с трубкой. Эта женщина недостойна такого парня, как он. Эта женщина сидела за стойкой бара, попивая коктейль с джином. – Как ваши походы? Уже приготовили черный флаг и абордажные топоры? – К чему? – сказал Лопес. – Нам, скорее, нужна ацетиленовая горелка, чтобы разрезать задраенные двери Стоуна, и словарь на шести языках в придачу, чтобы объясняться с глицидами. А разве Рауль вам не рассказывал? – Я его не видела. Расскажите вы. Лопес рассказал все по порядку, слегка подтрунивая над собой и не щадя двух своих спутников. Рассказал он и о благоразумном поведении старичков, и оба одобрительно улыбнулись. Бармен готовил коктейль с джином. В баре сидел один лишь Атилио Пресутти, потягивая пиво и читая «Ла Канчу». Чем занималась Паула весь вечер? Купалась в невероятном бассейне, смотрела на горизонт и читала Франсуазу Саган. Лопес обратил внимание, что она держит в руках тетрадь в зеленой обложке. Да, иногда она делает заметки или пишет что‑нибудь. А что именно? Ну, разные там стихи. – Вы не хотите говорить об этом, словно это какой‑то грех, – сказал Лопес взволнованно. – Что творится с аргентинскими поэтами, чего они стыдятся? У меня есть два друга поэта, один из них очень хороший, и оба поступают, как вы: тетрадка в кармане и таинственный вид персонажа Грэма Грина, за которым гонится Скотланд‑Ярд. – О, это не должно никого интересовать, – сказала Паула. – Мы пишем для себя и еще для столь узкого круга, что статистика им вправе пренебречь. Вы же знаете, что сейчас значение той или иной вещи определяется с помощью статистики, таблиц и всего прочего. – Это неправильно, – сказал Лопес. – Если поэт занимает такую позицию, в первую очередь страдает его поэзия. – Но если никто ее не читает, Ямайка Джон. Друзья, конечно, исполняют свой долг, но лишь порой поэзия находит читателя, для которого она призыв или призвание. Это уже немало, этого уже достаточно, чтобы творить дальше. Что касается вас, то не утруждайте себя просьбами показать мои писания. Возможно, в один прекрасный день я сама это сделаю. Не кажется ли вам, что так будет лучше? – Да, – сказал Лопес, – если, конечно, этот день наступит. |
