– Привет, – сказал Фелипе. Дым от сигареты ел глаза, и, поспешно вынув ее изо рта, он чихнул. На миг все вокруг стало мутно‑расплывчатым из‑за выступивших слез. Дерьмовые сигареты, и когда только он научится курить их, не вынимая изо рта.

Матрос продолжал смотреть на Фелипе с ухмылкой на толстых губах. Казалось, его забавляло, что Фелипе плачет от сигаретного дыма. Медленно, с почти женской аккуратностью он стал свертывать ремень; его огромные лапищи двигались, точно мохнатые пауки.

– Hasdala, – сказал матрос.

– Привет, – несмело повторил Фелипе, с которого уже слетела вся решимость. Он сделал шаг вперед и посмотрел на инструменты, лежавшие на рабочем столе. – Вы всегда здесь… занимаетесь этим?

– Sa, – ответил матрос, связывая свой ремень с другим, более тонким. – Присаживайся, если хочешь.

– Спасибо, – поблагодарил Фелипе, отмечая про себя, что матрос говорит с ним по‑испански гораздо вразумительнее, чем днем. – Вы финны? – спросил он, пытаясь завязать разговор.

– Финны? С какой стати финны? У нас тут всякой твари по паре, но финнов нет.

Свет двух ламп, прикрепленных к плоскому потолку, резко бил в глаза. Сидя на краю скамьи, Фелипе чувствовал себя очень неловко, не зная, что сказать, а матрос еще старательней продолжал связывать ремни. Затем принялся убирать шила, плоскогубцы, кусачки. То и дело поднимая глаза, он смотрел на Фелипе, который чувствовал, как сигарета между его пальцами все уменьшается.

– Ты же знаешь, что нельзя приходить сюда, в это место, – сказал матрос. – Ты плохо делаешь, что приходишь.

– Ха, подумаешь, – ответил Фелипе. – А может, мне захотелось спуститься сюда, чтобы немного поболтать с вами… Там у нас, знаете, какая скучища.

– Может быть, но ты не должен приходить сюда. Теперь‑то, раз пришел, оставайся. Орфа не будет долго, и никто ничего не узнает.

– Еще лучше, – сказал Фелипе, не слишком понимая, какая опасность в том, что кто‑то про него узнает. Осмелев, он прислонил скамейку к стене, чтобы можно было опереться спиной, и, закинув ногу за ногу, глубоко затянулся. Ему начинало нравиться это приключение и хотелось его продолжить.

– Откровенно говоря, я пришел потолковать с вами, – сказал он. («Какого черта этот матрос мне тыкает, а я никак?…») – К чему вы развели такую таинственность?

– Никакой таинственности нет, – сказал матрос.

– А почему тогда пас не пускают на корму?

– Мне так приказали, и я исполняю. А зачем тебе туда ходить? Там ничего нет.

– Хочется посмотреть, – сказал Фелипе.

– Там ты ничего не увидишь, парень. Посиди здесь, раз уж пришел. Отсюда не пройдешь.

– Не пройду? А вот эта дверь?

– Если сунешься в эту дверь, – с улыбкой сказал матрос, – я проломлю тебе башку, как кокосовый орех. А у тебя красивая башка, не хотелось бы ломать ее, как кокосовый орех.

Он говорил медленно, выбирая слова. Фелипе сразу почувствовал, что матрос не шутит и что ему лучше оставаться на месте. В то же время ему нравилось, как держится матрос, как он улыбался, когда говорил, что проломит ему череп. Он достал пачку сигарет и предложил закурить. Матрос покачал головой.

– Это табак для женщин, – сказал он. – Вот покуришь моего, морского табачку, тогда узнаешь.

Татуированная змея исчезла в одном из карманов и возвратилась с кисетом из черной материи и книжечкой папиросной бумаги. Фелипе отрицательно мотнул головой, но матрос оторвал листок бумаги и протянул ему, а затем оторвал другой для себя.