– Думаю, после этого ты будешь спать спокойно. А теперь бери то, что я обещал. Я всегда выполняю обещанное.

Фелипе взял трубку дрожащими руками. Никогда еще он не видел такой красивой трубки. Рауль, стоя к нему спиной, доставал что‑то из кармана пиджака, висевшего в шкафу.

– Английский табак, – сказал он, протягивая ярко раскрашенную коробку. – Не знаю, найдется ли у меня еще одна прочищалка, но можешь взять мою, когда тебе понадобится. Ну, нравится?

– Да, конечно, – сказал Фелипе, восхищенно разглядывая подарок. – Но вы не должны были бы дарить мне такую трубку, слишком она хорошая.

– Именно поэтому я и дарю, – сказал Рауль. – И чтобы ты скорей простил меня.

– Вас…

– Видишь ли, я и сам не знаю, почему так поступил. Мне показалось, что ты еще слишком молод, чтобы участвовать в таком деле. А потом я подумал и пожалел. Ты уж извини меня, Фелипе, и давай будем друзьями.

Тошнота снова медленно подкатывала к горлу, холодный пот выступил на лбу. Фелипе спрятал трубку и табак в карман и, покачнувшись, с усилием выпрямился. Рауль поддержал его.

– Мне… мне надо бы на минутку в туалет… – пробормотал Фелипе.

– Да, конечно, – ответил Рауль, поспешно открывая дверь. Затворив дверь, он сделал несколько шагов по каюте. Послышалось журчание воды в умывальнике. Рауль приблизился к двери в ванную и взялся за ручку. «Бедняжка, чего доброго, ударится головой», – подумал он, но понял, что лжет самому себе, и прикусил губу. Если он откроет дверь и увидит его… Нет, – Фелипе никогда не простит ему такого унижения, разве только… «Нет, еще рано, еще рано», его, наверное, тошнит, пусть лучше остается один, только бы не потерял сознания й не ударился. Ничего он не ударится, глупо лгать самому себе, искать предлога. «А трубка ему очень понравилась, – подумал он, снова принимаясь кружить по каюте. – Но теперь ему станет стыдно, что пришлось идти в мой туалет… И от жгучего стыда он меня всего исцарапает, разве только трубка, только трубка…»

Буэнос‑Айрес был обозначен красной точкой, от которой почти параллельно линии побережья тянулась широкая голубая полоса. Входя в столовую, пассажиры могли оценить четкость географической карты, украшенной эмблемой «Маджента стар», где отмечался путь, пройденный «Малькольмом» за день. Улыбаясь со сдержанной гордостью, бармен признался, что нанесение маршрута парохода на карту входит в его обязанности.

– А кто вам сообщает данные? – спросил дон Гало.

– Мне их дает старший офицер, – объяснил бармен. – В молодости я был чертежником и в свободные минуты люблю поработать циркулем и угольником.

Дон Гало сделал знак шоферу, чтобы тот увез кресло‑каталку, и исподлобья оглядел бармена.

– А как обстоят дела с тифом? – спросил он в упор.

Бармен заморгал. Но тут появилась безупречная фигура метрдотеля. И сладенькая улыбочка обласкала но очереди всех пассажиров.

– По‑видимому, все идет хорошо, сеньор Порриньо, – сказал метрдотель. – По крайней мере я не получал никаких тревожных известии. Ступай в бар, – сказал он своему подчиненному, заметив его желание поторчать в столовой. – Посмотрим, сеньор Порриньо, как вам понравится для начала potage champenois [71]. Он очень вкусный.

Сеньор Трехо с супругой уселись вместе с Бебой, вырядившейся в платье, недостаточно открытое, на ее взгляд. Вошедший следом за ними Рауль подсел к Пауле и Лопесу, которые при его приближении одновременно подняли головы и улыбнулись с отсутствующим видом.