Так или иначе, к концу третьего дня своего заточения, Финнула научилась делать сыр и масло, могла испечь буханку хлеба, знала, как заштопать прореху на любой одежде, и вполне сносно управлялась с прялкой. Помимо этого она наизусть выучила несколько молитв из книги мадам де Бриссак и несколько абзацев о том, как должна вести себя женщина, ставшая женой и хозяйкой в доме.

Все это Финнула терпела лишь потому, что знала – либо насмешки и поучения от мадам де Бриссак, либо тюрьма. Девушка не боялась ни крыс, ни тараканов, но быть брошенной в тюрьму за преступление, которого она не совершала, ей не хотелось. Поэтому она лишь мысленно пообещала себе больше никогда в жизни не прикасаться к прялке. Сестры, навещавшие ее по нескольку раз в день, были в ужасе от того, как хозяйка дома загоняла Финнулу, и даже насквозь правильная Патриция шепотом предложила Финнуле сбежать и пообещала помочь в этом, но девушка отказалась.

Несмотря на множество дел, Финнула с каждой минутой чувствовала себя все хуже. Она говорила себе, что это ей лишь кажется, и все дело в том, что ее опять несправедливо обвинили в преступлении. Когда Бринн заметила ее изможденный вид, Финнула лишь отмахнулась и сказала, что всему виной недостаток свежего воздуха. Никому и ни за что она бы не призналась, что ее осунувшееся лицо – следствие не тяжелой работы по дому, но тоски и переживаний за мужа. По вечерам она тихо плакала в подушку, делая это так, чтобы никто не слышал ни звука. Она не могла уснуть без рук Хьюго, нежно обнимающих ее плечи, но не хотела, чтобы хоть одна живая душа знала об этом. Она никому не говорила о своих тревогах и думала, что никто не подозревает о них.

Вот только Джон де Бриссак не мог не заметить, что каждый вечер, когда он возвращался домой глубок за полночь, Финнула еще не спала и встревоженно следила за ним, ожидая самых худших вестей. Он видел, как она стала бледна за эти несколько дней и как старается унять дрожь в руках, и молчаливо шел ей навстречу, делая вид, что не замечает заплаканных глаз и не слышит всхлипов поздно ночью.

Но именно слезы Финнулы, а не угрозы лорда Хьюго, стали толчком для шерифа, который каждый день посылал людей в разные уголки графства и за его пределы с тем, чтобы они нашли Ларошей. Именно из-за слез Финнулы обычно сдержанный шериф терял терпение и проклинал Реджинальда и его дочь. Именно из-за слез Финнулы Джон де Бриссак не мог есть, пить и спать, пока настоящий преступник был на свободе. Он видел, как страдает та, что спасала людей, и теперь пытался сделать все для того, чтобы спасти ее.

Одна лишь мадам де Бриссак не замечала перемен в настроениях гостьи и сына, а потому продолжала честить Финнулу при любой удобной возможности.

- И что ты думаешь? – бушевала на, обращаясь к сыну и указывая пальцем на Финнулу, покорно сидевшую в углу с шитьем. – Чем, по-твоему, эта бездельница весь день занималась? Болтовней! Сплетничала с сестрами, которые ничем не лучше нее самой! Видно, от той красотки, что захомутала трубадура, этот самый трубадур-то и сбежал, прихватив все денежки, что дал им лорд Хьюго. Не по вкусу ему честная жизнь с мельником-то, а Меллана – знай, слезы льет. Да и лучше ей без него-то будет…

Шериф де Бриссак, снимавший в этот момент сапоги, так и застыл.

- Это правда? – спросил он Финнулу. Та подняла глаза и кивнула, тяжело вздохнув.

- Боюсь, да. Вряд ли мы снова увидим Джека Мэллори. А если и увидим, мой брат доберется до него раньше нас…

- В этом я не сомневаюсь, - Джон вернулся к сапогам.