— Конечно, конечно! Я думаю, то, что вы видели здесь, не совсем то, что вы предполагали, но вы должны понимать — мы из разных миров.

Я устало кивнул.

— Из разных миров, Эймон, и разойдёмся разными путями… В моём случае — лесными тропами…

Его глаза впились в меня.

— Совершенно верно, Говард. Bы настоящий герой, и я чертовски горжусь, что мои два парня присутствовали рядом с вами. Но прежде чем вы уйдете, я могу что-нибудь для вас сделать?

Я хотел было ответить поспешным «нет», но тут эта эзотерическая фуга вернулась на задний план моего разума и, следовательно, моего духа…

2 мая, 19…

Рассвет

Когда мои ноги сделали последние шаги по направлению к месту назначения, горизонт на востоке запылал расплавленными красками рассвета. Улыбнувшись, я заметил ветхую деревянную вывеску на ветхом здании: «БИФЗИН и РИМОНТ НЕЙТА». В конечном счете… Усталость и более чем понятный шок мешали моему обычному быстрому шагу. Щебетание птиц, казалось, приветствовало меня, когда я приблизился к грязному гаражу — я сразу почувствовал прилив сил, несмотря на усталость, и внезапной пружинистой походкой я двинулся дальше. На дальней стоянке стоял автобус (с открытым задним люком), и тот, кто мог быть только Нейтом, прислонился к нему. Он был рядом, чтобы поймать мой взгляд; то есть ремонт был в процессе. Кроме того, я с некоторым облегчением заметил, что те пассажиры, которые вчера вечером выбрали ближайший мотель, тоже возвращаются.

С меня было достаточно этого места, и теперь настало время покинуть его.

Войдя в «офис», я сразу же встревожился, обнаружив, что британская неряха только что проснулась на потрепанном диване, с растрепанными темными волосами. Она протерла сонные глаза и прищурилась.

— А, это ты, — я оценил ее акцент.

— Доброе ут… — начал я, но тут же почувствовал толчок в грудь.

Когда я в последний раз видел эту грязную, грудастую шлюху, она была готова взорваться от поздней беременности, теперь у нее вообще не обнаруживалось тех признаков. Когда она, пошатываясь, повернулась на кушетке, ее живот показался гибким и тонким под растущей грудью без лифчика.

— Мисс! Без сомнения, вы…

Она улыбнулась как раз в тот момент, когда из задней комнаты донесся пронзительный визг, а затем дверь с щелчком открылась.

В тесный кабинет вошли трое «флорентийских братьев», гордо улыбаясь, как отцы, в то время как на руках у главного мужчины крутился пухлый новорожденный, завернутый в простыни. Он ревел громко, как целая родильная палата (визжащие младенцы всегда раздражали меня), но когда один из братьев-бакенбардов пощекотал подбородок младенца, тот прекратил свою какофонию и захихикал в забывчивом ликовании.

— Вчера вечером я «выплюнула» малыша, — объяснила мать на кокни. — Он наполовину янки, так что будет умным.

Гораздо более грубый акцент — фу, еще один южный акцент — сопровождал слова новой матери: это говорил брат слева.

— Видишь ли, мы с братьями подумали: «Черт, у нас есть большая старая лачуга в Пенсер-Коле, c комнатами, а ей некуда идти, так что…» Черт! Мы пригласили ее жить с нами, помочь вырастить этого козявку. Будет три отца у этой крохи!

Я оглянулся в полном недоумении и в то же время почувствовал себя виноватым за то, что недооценил этих людей, отмахнувшись от них, как от простых деревенщин из-за их неряшливой внешности и грубой манеры разговаривать.

— Какой благородный и высокий жест. Вы, мужчины, несомненно заслуживаете серьезной похвалы за то, что взяли на себя такую ответственность из милосердия ваших сердец.