Понимаешь, мужик, русская баба все вытерпит. Алкаша вытерпит. Нищету вытерпит. Коммуналку вытерпит. Она одного не вытерпит - полной и окончательной безнадеги. А ты именно безнадежный. И она это поняла. Посмотрела на тебя, как я нынче. И сразу все поняла.

Ладно, ладно, не сжимай кулаки! Может, я ошибся. Может, жена твоя святая и верит в твою гениальность. Но подумай хорошенько... Человек, который верит в нечто, во что не верит ни один смертный (кроме тебя, разумеется),- это ведь уже не святость. Это идефикс. Болезнь, так сказать, на двоих. От этого лечиться нужно...

А моя жена, старичок, с детьми на даче. Лето, понимаешь, жара, и в квартире нашей трехкомнатной дышать нечем. Я тут с тобой время трачу, а внизу меня, между прочим, машинушка дожидается. Девяточка. Цвет металлик. Новенькая, совсем необъезженная. А после шести вечера пробки на дорогах ой какие начинаются!

Да нет, я тебя не гоню. Сиди, дорогой, сиди! Знаешь, что мне в тебе нравится? То, что ты честный графоман. То есть это-то в тебе и самое страшное, но в то же время и привлекательное. И в стихах твоих обязательно что-нибудь есть, не спорю. Недаром ты над ними столько лет горел, что аж пожелтел весь, как лист осенний. Ха-ха-ха! Посидишь эдак с тобой и сам сделаешься графоманом!

Давай поговорим о странностях литературный судьбы... пока пробки на дороге не рассосутся. Вот ты говоришь: служенье. Да ведь это метафора, дружочек! Метафора - и больше ничего. Какой такой Аполлон, ты сам серьезно подумай. К тому же помнишь, как у Пушкина? Не терпит суеты... Прекрасное должно быть что? А твоя жизнь - сплошная суета-маета и томленье духа. Скажем проще: кому ты нужоhн? Кому нужны твои стихи, допустим, искренние, допустим, выстраданные, но только, увы, мой милый, не угодившие в некое расположение звезд на литературном небе, потому что расположения этого ты никогда не понимал и вряд ли поймешь.

Ну ладно: служенье, предположим. А кто тебе, Ванюша, сказал, что ты служить-то право имеешь? Настоящие писатели - ведь это жрецы. Порода! Ты послушай, как они о себе говорят, будто в третьем лице, будто сами себе изумляясь. Они свое место в литературе всегда перед глазами держат, через это место и на всех остальных смотрят. Ты поглядел бы на них, когда они вместе на фуршетах собираются. Вот где журавлиные танцы! Например, стоят двое и беседуют. Вроде спокойненько, вроде как просто шампанское распивают. А присмотришься к ним: ба! - да они танцуют! И так это, знаешь, плавно, так слаженно! Один другого фалдочкой пиджака никогда не зацепит, потому что выучка, чутье на свое и чужое место в литературе. Ну и ругаются, конечно. Но как ругаются! Вся русская литература тогда стонет и дрожит.

И вот, представь себе, появляешься ты. Ребята, кричишь, я, мол, тоже хочу служить! Вот - послушайте! А они смотрят на тебя и ничего не видят. Нет, ты для них даже не пустое место. Для них пустое место - это как раз свято место, а оно, как ты сам знаешь, пусто не бывает. Ты просто человек без места. Ты есть - а места тебе нет.

Что ты лоб наморщил, как двоечник на экзамене? Ай, какие глазки серьезные, испуганные! Смотреть на тебя - со смеху помрешь! Я непонятно объясняю? Вот поэтому ты и сидишь передо мной жалкий такой, и я с тобой разговариваю исключительно по своей прихоти. Потому что я, братишка, ихний язык хорошо знаю. Но тебя обучить не могу.