Вот что ты сделал, когда расстался с Горемыкиным? Ты пошел бродить по ночному городу - угадал? Тебя охватил какой-то трепет, ты почуял присутствие в жизни чего-то огромного, какого-то незримого мира, о котором раньше не знал. Все вдруг связалось воедино - и Пушкин, и несчастный Вася Горемыкин, потому что тоже писатель... И тебе безумно захотелось попасть в этот мир... Да, сказал ты себе, я покуда еще не достоин! Но я буду работать... работать как проклятый... Работать, работать, работать... И однажды (ты уже представлял себе это?) из-под моего пера (ха-ха!) появится первая настоящая строчка. Когда ты вернулся домой, твоя жена как-то странно на тебя посмотрела, но ничего тебе не сказала. И начались эти бессонные ночи, чаёк на кухне и дым коромыслом... который потом вдыхал твой бедный сынишка. И у тебя все не получалось, не получалось... А потом вдруг накатило и полилось, полилось... И опять жена смотрела на тебя как-то странно, но ты этого уже не видел.

А еще ты читал, читал запоем... однако не так, как раньше. Ты ведь решил, что ты уже почти свой, ну и читал их всех как своих. Ты читал и все старался понять: почему, ну почему Пушкина считают гением? Вот же строчки самые обычные, вот просто слабые ("Слыхали ль вы?" Слыхали львы. Ха-ха!). А все зачем-то превозносят его до небес.

Теперь слушай и запоминай. Может, хоть это тебя немного отрезвит. Пушкин это... Нет, ты слушай внимательно и запоминай каждое мое слово, а думать будешь потом. Пушкин - это общественный договор. Это не я придумал. Это сказал один настоящий жрец, не нам с тобой чета. Чувствуешь, как все хитро и гениально? В начале девятнадцатого века жил-был один хороший поэт. Человек сто примерно договорились назвать его первым поэтом. Через пятьдесят лет после его смерти Достоевский предложил слиться в экстазе уже нескольким тысячам. А в эпоху всеобщей грамотности к ним присоединились миллионы. Понимаешь, нет? Англичане выбрали себе Шекспира, итальянцы выбрали Данте, мы выбрали Пушкина.

Вот так-то, родной... И напрасно ты волновался и листочки книжные на просвет смотрел - нет ли там еще чего-нибудь за буквами? Нет ничего! Нетути! И Пушкина твоего (в которого ты сам в конце концов уверовал - потому что как же иначе?) вот хоть завтра совсем отменить можно. Передоговориться на кого-нибудь другого. Но, во-первых, лень. Во-вторых, зачем? В-третьих, людишек жалко. Тебя вот, дурачка, жалко - эдакую цацку отнимать!

Настоящие писатели про это давно знают. Потому-то они и настоя

щие, не недомерки вроде тебя. А теперь прикинь: что они про себя знают? Нет, себя, любимых, они, конечно, очень уважают, без этого нельзя, это входит в правила игры. Но они же не сумасшедшие, как ты. Могут иногда на себя трезво, когда нужно, посмотреть. Есть, правда, такие, что уже и не могут, но им это

статус, видишь ли, позволяет. А теперь прикинь: что они про тебя-то знают?

Вот то-то! А ты обижаешься, дурашка! Ты сам рассуди: кто и зачем о тебе до

говариваться станет? Я, что ли? Так это дорого, понимаешь, стоит. Шутка.

Шучу это я...

На-ко, выпей водички. Предложил бы тебе водочки, да не купил нынче. За рулем. Впрочем, зачем тебе водочка? Ты и без нее всегда пьяный до невменяемости. Водочка нам, редакторам, полагается. За вредность. Вот ты, разумеется, думаешь, что нам, редакторам, легко жить. Сидим, мол, и над вашими муками изгаляемся. Кровушку вашу пьем. А на хрена мне твои муки, если по-честному?! Ты только представь, сколько таких, как ты, шизоидов, через мои руки прошло! И каждый меня норовил своими проблемами по уши накачать. Я, что ли, сливная яма из железобетона? Я не человек? Во мне души нету? А знаешь ли ты, больной, что твоя болезнь заразная? Я по-хорошему в скафандре с тобой беседовать должен. И читать тебя вполглаза, по-быстренькому, чтоб не заразиться. Так что цинизм - это наш профессиональный атрибут, вроде маски и перчаток у патологоанатомов.