Он снова отхлебнул джина, подумав мимоходом, что если так пойдет и дальше, то через пару минут он не сможет навести револьвер на цель, и осторожно взвел курок. Проклятая штуковина все равно щелкнула, но Филатов не проснулся.

Бекешин плавно поднял оружие и прицелился в старину Фила – как и собирался, в горло, прямо в кадык. Рука не дрожала – спасибо джину, – ив голове больше не гудело, и с желудком был полный порядок, “И все, – подумал он. – И никаких проблем. Нажать один раз, и все позади. Соберу свои манатки, надену пиджак, галстук, положу в карманы бумажник и телефон, тихонько выйду за дверь, спущусь по лестнице и сяду в «мерседес»…"

«Да-да, – сказал где-то внутри его головы незнакомый ехидный голосок, и Бекешин похолодел. – Да-да, – сказал голосок, конечно. В “мерседес”. В свой огромный, черный, сверкающий пятисотый “мерседес”. В тот самый, который всю ночь проторчал у подъезда, мозоля глаза местной шантрапе, дворникам и, возможно, даже участковому. “Мерседес” мозолил глаза на улице, а его владелец любезничал с соседкой Филатова, расчудесной тетей Машей, звенел перед ней бутылками и вообще, кажется, сделал все, чтобы его как следует разглядели и запомнили. А потом тихо шлепнул хозяина и тихо, совсем тихо ушел, совершенно никем не замеченный и не узнанный. А-а-атлично!!! Если уж на то пошло, то стрелять надо не в Филатова, а в себя. Как это было сказано у Киплинга: может быть, ты разобьешь себе голову, и в дырку войдет хоть немножечко ума… Что-то в этом роде. Маугли. Балу. Мы с тобой одной крови – ты и я…»

– О Господи, – хрипло прошептал Бекешин, прислонился задом к краю стола и основательно приложился к бутылке.

Юрий понял, что запал выгорел до конца и продолжения не будет. Притворяться спящим больше не имело смысла, тем более что у него зверски затекла шея – тоже додумался, выбрал позу… Он открыл глаза и поднял голову, сонно моргая и зевая во весь рот. Бекешин вздрогнул, – поперхнулся джином и так резко спрятал за спину руку с револьвером, что позади него со звоном повалились пустые бутылки.

– Ты чего? – спросил Юрий, когда он перестал кашлять.

– Я ничего, – сказал Бекешин. – А ты чего?

– Гм… Я? Проснулся вот, как видишь. Чепуха какая-то снилась. Будто поставили меня к дувалу и вот-вот шлепнут. И так мне от этого скучно сделалось, что не выдержал – проснулся. А ты, я вижу, уже похмеляешься? Плесни-ка и мне, а то башка чугунная, хоть ты стены ей ломай…

Он поднял стоявший подле кресла стакан и протянул его Бекешину. Георгий щедро плеснул туда джина, гадая, что должен означать этот филатовский сон. Подозрения самого неприятного свойства опять всколыхнулись в его душе, спрятанный за спину револьвер жег ладонь, и он осторожно выпустил его и легонько оттолкнул кончиками пальцев. Бутылки снова звякнули, но Филатов не обратил на это внимания: держа на отлете стакан и перегнувшись через подлокотник кресла, он рылся в пепельнице двумя пальцами, выбирая бычок подлиннее.

– С-слушай, – сказал ему Бекешин, чтобы скрыть неловкость. – Чего вчера было-то? Что-то у меня картинка засвечена…

– Да что было, – невнятно сказал Филатов, держа в углу рта окурок и чиркая зажигалкой. – Ничего особенного не было. Выпивка была, закуски не было… Я, честно говоря, сам ни черта не помню. Помню, по телефону ты с кем-то разговаривал…

– О чем? – с деланным безразличием спросил Бекешин, подавляя желание опять припасть к бутылке.