Над водой подпрыгнула рыбешка, и девушка замерла, прислушиваясь, но все было снова тихо. Чутье подсказывало ей, что поблизости никого нет, но она все равно ещё немного помедлила, громко билось сердце, а затем быстрыми движениями стянула нижнюю юбку и через голову сняла тяжелое черное платье. Теперь под горячим солнцем она стояла обнажённая и белокожая.

Низко согнувшись, быстро скользнула в воду, и вода, холодная и чистая, скрыла её. Задохнувшись от шока и удовольствия, поплыла на глубину к центру озера, отдавая себя воде, давая ей нести себя, чувствуя радость от свежести каждого сантиметра своего тела. Она закрыла глаза, и солнце их грело и бликовало розовым — на несколько секунд она почувствовала себя на небесах. Затем встала на галечное дно, согнув колени, чтобы только голова возвышалась над водой, и открыла глаза проверить врагов. Удовольствие поплавать летом в реке она могла только украсть, поскольку знала, что это был грех.

Она обнаружила, что может плавать, когда неловким ударом весло перебросило её через озеро, туда, где быстрое течение речки протащило её, прокрутило и вынесло назад в спокойное озеро. Это был её грех, её удовольствие и её позор. Перо нацарапало в большой книге на небесах.

Три года назад это было что-то неописуемо злое, ребяческий бунт против Бога. И до сих пор было так, но добавилось нечто большее. Она ни о чем не думала, по крайней мере, о чем невыносимо было думать, что приводило в ярость отца ещё больше, чем её обнажённость. Это был её дерзкий вызов Мэтью Слайту, но она понимала, что все это напрасно, что он все равно победит её.

Ей было двадцать, три месяца оставалось до её двадцать первого дня рождения, и она знала, что мысли отца повернулись, наконец, в сторону её будущего. Она видела, что он наблюдает за ней с тягостным смешанным чувством злости и отвращения. Этим дням, скользящим как прилизанная тусклая выдра в озере, должен наступить конец. Она слишком долго оставалась в девах, три или четыре года, слишком долго, в конечном итоге Мэтью Слайт начал думать о её будущем. Она боялась отца. Она старалась его любить, но это было трудно.

Она стояла на мелководье, и вода струилась возле неё, холодя волосами спину. Она провела руками по груди, стряхивая воду, по тонкой талии и почувствовала прикосновение солнца к коже. Она вытянула руки вверх и выгнулась всем телом, чувствуя радость свободы, тепло на коже, скольжение воды возле ног. Прыгнула рыба.

Рыба прыгнула ещё раз и ещё раз, но теперь она поняла, что это не рыба. Слишком часто. Её охватила паника. Она бросилась к краю озера, отчаянно вскарабкалась на берег, неловко схватила нижнюю юбку и платье. Стала натягивать их через мокрую голову, вниз, пересиливая липнущую к бедрам и голеням тяжелую негнущуюся материю. Все внутри сжалось от страха.

Снова раздался всплеск, ближе, но теперь она уже была в пристойном виде, хотя и растрепана. Вытащила влажные волосы из — под воротника, села и подобрала чулки.

— Дриада, лесная нимфа или наяда? — раздался из воды приятный голос, сдерживающий смех.

Она промолчала. Её всю трясло, влажные волосы загораживали глаза.

Он улыбнулся.

— Должно быть наяда, дух этой реки.

Она резко отбросила волосы назад, и увидела улыбающегося юношу, лицо его обрамляли непослушные темно — рыжие кудри. Он стоял в ручье, но странно наклонившись вперёд, руки по локоть в воде. Белая рубашка была расстегнута и заткнута в намокшие чёрные бриджи. Черное и белое, цвета строгой пуританской одежды, но она не поверила, что юноша был пуританином.