— Вера, нас в палате было шесть человек. Мы попали туда одновременно и ушли все в один день. Там была еще Софа, помнишь, доктор Алексей Иванович все шутил про Веру, Надежду, Любовь и мать их Софию, а Софа обижалась, она и постарше нас была всего-то лет на семь-восемь.

У Софы тоже была девочка, второй ребенок, держалась она от их троицы особняком, она вообще была сдержанна, суховата и казалась старше своих тридцати лет. На третье отделение Софа попала из-за повышенного давления, ее кололи лекарствами две недели, а с ребенком у нее было все в порядке. И дальше, еще две соседки по палате — Эльвира, Эля и…

— Вера, как звали ту девочку?

— Кажется, Маргарита, — неуверенно вспомнила Вера.

— Точно, Маргарита Зеленцова. А эта Эля.., нет, не помню фамилии.

Опять они замолчали, вспоминая Элю. Очень худая высокая женщина с ввалившимися глазами. В первые дни прошел слух, что ребенок у Эли в тяжелом состоянии. Его не приносили кормить, и Эля во время кормления выходила в коридор, не в силах выносить воркования мамаш, лицезреющих своих чмокающих сокровищ. И вечерами, когда уходили врачи, Эля все ходила и ходила по коридору, не вступая ни с кем в разговоры, а ночью стонала во сне.

Надежда вспомнила, что ни разу за две недели с Элей не разговаривала. Эля избегала их, молодых, счастливых и беспечных. Они общались втроем или с такими же, как они, молодыми мамашами из других палат.

Как-то вечером, когда Эля опять монотонно ходила по коридору, к ним в палату забежала детская сестра Клавочка. Люба угостила Клаву фруктами, которые ей в изобилии приносил муж, но доктор Алексей Иванович Любе их есть временно запретил, потому что у ее девочки началось расстройство. Клава съела грушу, яблоки и гранаты забрала с собой, а в благодарность рассказала им все сплетни об Эле, что этот ребенок у нее третий, что первые два умерли — один в утробе на шестом месяце беременности, а второй родился и прожил два дня. И теперь это у Эли последний шанс родить ребенка. Клава слышала, как Эля приходила к доктору Алексею Ивановичу и умоляла его сделать все, что в его силах, чтобы ее девочка выжила, на что доктор ответил, что все уже сделано, и теперь можно надеяться только на Бога.

Клаву позвали на детское отделение, они все втроем поахали, посочувствовали Эле, а потом выбросили ее историю из головы, не потому, что были такими жестокими или равнодушными, а просто принесли детей на кормление, и все проблемы отступили на задний план кроме одной: возьмет ли ребенок грудь и не мало ли ему молока?

И была еще одна у них соседка по палате — девочка пятнадцати лет, Маргарита. Это сейчас пятнадцатилетние мамы никого не удивляют, а тогда это была редкость. Девчонка была хорошенькая, и глазки умные, но вот пошла по кривой дорожке. Про отца ребенка не было ни слуху, ни духу. Родила она тоже с какими-то осложнениями и сразу же сказала врачам, что от ребенка отказывается и чтобы кормить не приносили. Нужно было вызывать юриста и оформлять документы, но Алексей Иванович все тянул, надеясь, что Маргарита одумается. Приходила ее мать или тетка и скандалила в ординаторской, чтобы не принуждали девочку и не давили на психику, так что Алексей Иванович рассердился и сам закричал на тетку, что надо было раньше девчонку держать в ежовых рукавицах, чтобы не шлялась черт те где и в подоле не приносила.

Вся их троица Маргариту презирала, та это чувствовала и откровенно хамила, так что прямая Люба однажды не выдержала и назвала Маргариту неприличным словом. Та побледнела, вскинулась было, но тут вмешалась Софа и с трудом погасила скандал.

На следующий день в палату пришел Алесей Иванович и сухо сказал Маргарите, что оформлять отказ от ребенка не нужно, так как ее дочка ночью умерла. Он принес какие-то справки и документы и сказал, что сама Маргарита здорова и ее выпишут хоть сегодня.