Впрочем, с женой Ивану‑царевичу явно повезло. Моя тезка действительно была очень красива, просто загляденье. Она немного походила лицом на знаменитую Царевну Лебедь с картины Врубеля. Под расшитым сарафаном угадывался характерный животик, делавший Василису Прекрасную еще краше.

– Первенького носит, – гордо пояснила кошка. Сынок должен родиться…

– Ты что, сделала невестке ультразвуковую диагностику? – съехидничала я, но кошка лишь хвостом дернула в. ответ .на мое ехидство:

– Я и без вашей диагностики могу все что надо определить!

Меж тем царевич с супругой подошли к нам вплотную, и я увидела, что в руках царский сын держит объемистый сверток:

– Подарочек примите. Он протянул сверток мне. Ковер. Моя Василисушка ткала да вышивала. На стену повесить – загляденье!

– Благодарствую. Я поклонилась и вспомнила, что в таких случаях принято подавать дарителю чарку с хмельным.

Руфина и тут подсуетилась, приняла у меня ковер и подтолкнула под руку золоченую братину с медовухой.

– Испейте, гости дорогие! – Я поднесла царевичу братину.

Тот надолго к ней приложился, а когда поставил на стол, по его рыжеватым усам тек пенистый мед. Царевич отер усы и зычно сказал:

– Чтой‑то у вас мед – прошлогодний чай! Пить‑то как горько!

– Горько! Горько! –завопили обрадованные хмельные гости.

Меня передернуло.

– Не буду, – прошипела я Руфине, которая в этот момент заставляла дурачка встать и поцеловать меня.

Он шел на этот подвиг, как и я, с явной неохотой. Под вопли «Горько!» мы торопливо поцеловались через миткаль моей фаты. От моего мужа пахло фруктовыми леденцами. Гадость!

– Что ж это жених невесту через фату целует! Неужто так она ликом страшна?! – прозвучал во внезапно рухнувшей на веселый пир тишине холодный женский голос.

Такой голос заставляет призадуматься о том, не является ли его обладательница, к примеру, женской ипостасью Терминатора. Или Годзиллы. Хотя Дракула тоже подойдет.

Я чуть приподняла фату, чтобы получше разглядеть стоящую в дверях фигуру, и почувствовала, как мне под левый бок притиснулась Руфина и зашептала отчаянно:

– Это и есть Аленка‑ведьма! В моем образе!

Если Руфина именно так выглядела до учиненного над нею колдовства, я могу ей только посочувствовать. Хотя женщина, безусловно, была красива. Даже чересчур красива. Холеное, надменное лицо имело такие правильные черты, что казалось кукольным. Только вряд ли в мире существуют такие куклы: со злобной улыбкой на безукоризненных карминно‑красных губах, с презрительным прищуром нечеловечески блестящих голубых глаз, с кудрями, напоминающими скорее клубок змей, а не волосы… Лжецарица обвела полыхающим взглядом вытянувшиеся лица гостей, и я увидела, что гости застыли, словно окаменели; кто поднял чарку да так и замер с рукой, поднесенной ко рту, кто хотел было подняться с лавки, да остался в таком «приподнятом» состоянии, не в силах одолеть навалившееся заклятие. Одним словом, колдовство, да и только!

Впрочем, я быстро заметила, что ни Ивана‑царевича с женой, ни Руфины, ни меня с моим дурачком окаменение не постигло. Скорее наоборот. Василиса‑царевна тоже сверкнула глазами, как сварочный аппарат, и с напряжением в голосе произнесла:

– Пошто явилась сюда? Незвана‑непрошена! Не много ли воли на себя берешь?

Лжецарица с насмешливой улыбкой приближалась к нашей компании.

– Примолкни, Василиса, – отмахнулась она от царевны.