Да и связываться с полицией никак не хотелось.

– Это не я, – вдруг сказала Хосефа, – не я.

– Ничего нет, – сказал Полянский, ещё раз осмотрев всё вокруг.

– У меня нет ножей, – повторила она.

– Послушайте, мисс, – наклонился к ней доктор, – мы обязаны сообщить об этом начальнику поезда. На следующей станции сюда придут полицейские, возможно, и медики, и тогда…

Он знал, на что давить. Не хотел он никакой полиции, и это было ясно.

– …и тогда вас заберут в отделение, – продолжал он, – и будут допрашивать несколько часов.

Я посмотрел на Хосефу – губы её, и без того бледные, отдавали теперь синевой, руки дрожали, казалось, она еле дышала, если вообще могла дышать.

– Может, притормозить? – наклонился я к нему. – Вы как-то перегибаете.

– Хотите в следующий раз найти её труп? – сказал он сквозь зубы. – Или труп кого-то ещё?

Он был прав. Надо было её дожимать.

– Вам нужны неприятности с законом, мисс? Вы слышите меня, Хосефа? Вас снимут с поезда, если вы не отдадите нам нож.

– Это был кто-то другой! – вдруг закричала она и рухнула на подушку.

Этот крик был последним, на что у несчастной хватило сил. Она уткнулась в подушку и задрожала всем телом в нарастающем тихом плаче. Полянский тем временем по второму разу осматривал её купе.

– Кто-то ранил меня, – бормотала Хосефа, – кто-то порезал мне руку, это не я, не я…

– На вас напали? – переспросил доктор.

Хосефа подняла заплаканное лицо и еле заметно кивнула.

– И как он выглядел?

Хосефа пожала плечами.

– Какой рост, возраст, какие-то приметы?

– Я его не видела, – сказала она, – я решила прилечь, а проснулась от резкой боли. Я чувствовала нож, как он впился мне в руку…

– Куда он ушёл? – спросил я.

– Не знаю, – мотала она головой.

– Вы и не взглянули на него?

– Мне было больно и страшно, – истерично шептала она. – Я зажмурилась, а когда открыла глаза, никого уже не было рядом. И моя рука, – она дотронулась до пластыря, – рука сильно болела.

– Неудивительно, – сказал доктор, – дайте посмотреть вашу руку.

Он отклеил один пластырь, потом второй, ещё раз посмотрел на порезы, потом заклеил и вышел за дверь.

А я всё сидел возле Хосефы и всматривался в её лицо. По нему пробежала нервная дрожь. Где же я тебя видел? Может, в городе? Среди прохожих или зрителей в зале? Кто же ты…

Полянский стоял в коридоре, напротив открытой двери, и смотрел в мчащийся горизонт.

Я дождался, пока девушка закроет глаза, и накрыл её одеялом.

– Вы же понимаете, что это бред? – шепнул я Полянскому, прикрыв за собой дверь.

– Не уверен, – сказал он.

– Мы же не собираемся постоянно её караулить?

– Я – точно нет, – сказал он, а сам прислушивался к тому, что было за дверью.

Я тоже слушал и не понимал, когда равнодушие к человеку сменяется треклятой заботой. На какое-то время я даже забыл, куда ехал сам.

Поезд мчался сквозь ветер и редкие хлопья снега, они оседали на окнах и таяли в тот же миг. В вагоне как-то резко похолодало.

– Откуда здесь столько снега? Так всегда на пути в Нью-Дем? Я никогда там не был.