– Итак, встречаемся через три недели, – тараторил Файнзингер. – А пока бегайте в своих «пумах», новую обувь не покупайте. При примерке всегда надо иметь с собой мои ортоэластики. Бегайте, дружище, на здоровье, но с оглядкой. Не слишком далеко и не слишком быстро, о'кей? Я вас жду через три недели.

В холле я почувствовал, до чего неудобны мои «пумы». Никогда не замечал, что они такие широкие. Я прошел по ковровой дорожке к лифту, воровато огляделся и поспешил дальше – к двери на лестницу.

Я понятия не имел, что может выкинуть моя Мортонова нога, когда взбираешься по ступеням, и тем не менее решил рискнуть.

Меррей Файнзингер жил на четвертом этаже, следовательно, мне надо было одолеть еще семь. Не знаю, что было причиной – отсутствие ортоэластиков в моей обуви или слабость сердечно-сосудистой системы, не знавшей благотворного воздействия бега на длинные дистанции, но я запыхался, не добравшись до цели. Двухминутная передышка, и вот, высунув голову из-за лестничной двери, я смотрю в обе стороны, как мальчишка, собирающийся перебежать улицу. Никого. Такой же длинный холл, такая же ковровая дорожка. Я прошел мимо лифта и приблизился к квартире Абеля Крау.

Кто-то жаждал заполучить монету.

В этом нет ничего удивительного. Когда вещица стоимостью пять центов с течением лет возрастает в цене примерно в десять миллионов раз, на земле найдется немало охотников получить ее в свою собственность. Кто откажется от никеля чеканки тринадцатого года с головой статуи Свободы?

Однако человек, звонивший мне, не только хотел заполучить монету, – он хотел, чтобы вручил ее ему я. Это означало только одно: он знает, что монета исчезла из сейфа Колкэннона, и кто способствовал ее исчезновению.

Кто этот человек? И что еще ему известно?

Я налил кофе и, жуя булочку, погрузился в размышления. Немного погодя я поймал себя на мысли, что я все это время думаю о неприступной крепости, где жил и умер мой друг Абель, и о том, что после него осталась монета – моя монета. Я вообразил себе швейцара, этого цербера в клюквенной ливрее с золотым шитьем, стоящего у врат ада, эту трехголовую фландрскую овчарку. (Поутру мозговые извилины наши находятся не в самой лучшей кондиции, но фантазия все равно разыгрывает свои немыслимые фокусы.) Как наяву я увидел парадный вход, колонны бледно-розового мрамора, медные таблички. Три психиатра, дантист, офтальмолог, педиатр, ортопед...

И тут меня осенило.

Я быстро закончил завтрак и собрался. Естественно, я не помнил имен, красующихся на этих медных табличках, да и не старался их тогда запомнить. Поэтому для начала я схватил таксомотор и помчался к пересечению Восемьдесят девятой улицы и Риверсайд-драйв. Там я с независимым видом прошествовал мимо интересующего меня дома и быстро запомнил все семь врачебных имен. В полусотне метров я взял их на карандаш, пока они не испарились из памяти, и прошел дальше, к Бродвею, где заглянул в кубино-китайскую забегаловку выпить чашечку кофе. Допускаю, что кубинские или китайские блюда там преотличные, но кофейные зерна, должно быть, спрыснули прогорклым маслом, перед тем как засыпать в кофемолку.

Разменяв доллар на десятицентовики, я начал звонить. Первые звонки были сделаны психиатрам, но запись на текущую и следующую неделю ко всем троим была уже прекращена. Тем не менее я записался к последнему из них на ближайший возможный понедельник, справедливо рассудив, что если к этому времени у меня ничего не выгорит, то в самый раз будет показаться психиатру. Оставались еще четыре специалиста. С педиатром всего сложнее, если, конечно, не позаимствовать на этот случай у Дениз Рафаэлсон ее Джареда, однако возиться с чужим ребенком не хотелось. У дантиста ответили, что могли бы найти местечко на сегодня, особенно если с острой болью, но позволить какой-то неизвестной личности ковыряться у меня во рту – да ни за что! Кроме того, я имел пожизненное право на бесплатные услуги самого Крэга Шеддрейка – Лучшего Зубного Врача в Мире, однако к Крэгу я забегал всего две недели назад для профилактической чистки зубов.