— Видел.

— Тихое место, спокойное. Подваливай туда, ну, скажем, в половине первого, займи кабинку подальше. Официанток там нет, выпивку в баре сами берут.

— Расписываешь так, как будто надо костюм надевать.

— Там тихо, по-домашнему, никто к клиентам не цепляется. Подваливаешь, значит, в половине первого. Может быть, придется подождать полчасика.

— И в час ночи являешься ты?

— Точно. Если что, жди меня до полвторого, потом отваливай вместе со шкатулкой. Но проблем не предвидится.

— Конечно, не предвидится, — согласился я. — А вдруг кто-нибудь захочет отнять у меня шкатулку?

— Господи, ну возьми тачку! Или ты собираешься тащиться пешком? В такой-то час? Постой, постой...

— Я ничего не говорю.

— Ты что, боишься, что пристукну тебя? Зачем мне это, сам посуди?

— Дешевле пристукнуть, чем платить.

— Из-за каких-то вшивых четырех штук? Побойся Бога! Да кто же тогда мне в другой раз поможет? Ну, возьми с собой пушку, если опасаешься! Только смотри, разнервничаешься, прострелишь себе ногу. Что за человек! Нечего тебе волноваться. Даю честное благородное. Ты мне шкатулку, я тебе четыре...

— Косых?

— Ну да, четыре косых.

— Или четыре куска?

— Я и говорю, четыре куска.

— Может, штуки?

— Ты что, издеваешься?

— Сколько у тебя названий для тысячи? Ты как ходячий словарь блатного жаргона.

— Я не так говорю, Роденбарр?

— Да нет, все правильно. Не бери в голову. Я просто завелся. Нервы.

— Это точно, — сказал он задумчиво. — Нервы.

Поломает-таки он голову...

Протянув руку к кассетнику, я включил радио, переполз на кресло и стал ждать, когда кончится музыка и начнут передавать последние известия. Сами знаете, когда вам хочется послушать музыку, то каждые пятнадцать минут ее прерывают обзоры новостей. И наоборот. Когда человеку позарез нужна помощь полиции, или такси, или информация, ничего этого нет и в помине.

В конце концов радио заговорило. Мне пришлось внимательно выслушать все новости, которые меня совершенно не интересовали, но сладкоголосая дикторша ни полслова не обронила об ограблении и убийстве на Восточной Шестьдесят седьмой улице.

Я переключился на другую станцию, но там, как назло, только что кончили передавать последние известия. Пришлось с полчаса слушать тягомотный народный рок. А когда певец начал рассказывать, как поет его подружка, словно мелом царапает по доске его души (клянусь, не придумываю!), я вспомнил, что голоден. В кухне я пооткрывал все шкафчики и ящички и заглянул в холодильник, но везде было пусто, как в доме старой Матушки Хаббард — помните такой детский стишок? На одной полке я обнаружил полкоробки очищенного риса «Анкл Бен» (очищенного, видно, от буддистской кожуры и превращенного в пресвитерианский продукт), вздувшуюся банку норвежских селедок в горчичном соусе и такое множество баночек и коробочек с травами, специями и соусами, что хватило бы для приправы нескольких дюжин всевозможных блюд (если б таковые имелись).