«…Фашистскому наймиту не удалось избежать справедливого возмездия. Гестаповский выкормыш Тюрин был схвачен патриотами и казнен…»

Подробности возмездия вызывали обычно любопытство и интерес, особенно у подростков. Но именно в этом месте своих выступлений Моргунов держался текста почти дословно и на вопросы о том, как был казнен предатель, отвечал коротко:

— Война, ребята, вещь жестокая, и всего, что на ней происходило, в подробностях не расскажешь. Главное, что покарали мы этого человека заслуженно. И точка.

Труднее пришлось с автором сценария. Оставить заслуженную кару за кадром, Михаил Васильевич понимал, — решение не самое лучшее, зритель должен был воочию убедиться, как восторжествовала справедливость, однако все-таки сказал Саше:

— А не будет ли это, как говорится, натурализмом, а?

— Есть натурализм, а есть высшая правда искусства, которая натурализма не боится, — объяснил Саша Михаилу Васильевичу несколько туманно, потому что и сам плохо представлял себе, где эта высшая правда, а чего и в самом деле показывать не стоит.

Моргунов вздохнул. На самом деле его сдерживало вовсе не опасение, что Саша с режиссером слишком густо зальют экран той яркой жидкостью, что хранится в бутылочке у ассистента по реквизиту и имитирует кровь. Другое его сдерживало…

— Видишь ли, Саша… Как я понимаю, твой сценарий не на строго документальной основе строится?

— Конечно. Есть и обобщения.

— Другими словами, домысливаешь?

— Да, но…

— Понимаю. Не вранье это.

— В тех случаях, когда не хватает материала…

— Конечно, конечно. Но и материал материалу рознь.

Саша не понял.

— Как тебе объяснить?… Должны мы молодежь искусством воспитывать?

— Конечно.

— Вот-вот. А искусство вещь обоюдоострая. Может и пользу принести, а может и наоборот. В смысле, повредить… Вон даже Образцов по телевизору рассказывал, как они строго репертуар подбирают. Чтобы детвору не перепугать зря.

— Но мы же не для детей картину делаем!

— Понятно. Но смотрят-то все… Да я, собственно, не о детях хотел, а обо всех, кто войны не видел, будь она проклята. Истинное мужество показывать надо, а как подонка убивают… зачем, Саша?

— Правда искусства…

— Вот за ней и иди, за этой правдой. Придумай сам, Саша, как могло быть. Чтобы правде искусство соответствовало, а не ужасу тому, что был…

— Но вы меня сориентируйте. Вы, наверно, больше знаете…

— Знаю, Саша. Потому, извини, и не хочу рассказывать. Мне этим заниматься пришлось.

— Вам?

— Мне. А так как у нас уговор, что меня в твоем произведении не будет, то и придется тебе, как говорится, нажать на фантазию. А точнее, на художественный домысел. Покажи, как свершился справедливый суд, а подробности не смакуй. Излишества тут ни к чему. Договорились?

И Саша согласился, отчасти потому, что не мог представить себе, как этот толстый, спокойный и добродушный с виду человек убивает другого, пусть самого отвратительного человека, да еще при обстоятельствах, о которых он и через тридцать лет не хочет вспоминать.

Но Моргунов не сказал, что он убил Тюрина. Он сказал: «Мне этим заниматься пришлось». Так оно и было. Он сделал все, чтобы лишить жизни Тюрина, однако оборвал эту жизнь не он… Но чтобы Саша смог понять все, что произошло тогда в подвале дома Воздвиженского, Моргунов должен был рассказать ему слишком многое, начиная со дня, который он и сам не помнил, потому что убежденно считал, что не было дня, в который он познакомился с Леной, он знал ее всегда и всегда любил…

Однако такой день был. Вскоре после того как их бросил отец и семье пришлось туго, мать стала ходить к профессору помогать по хозяйству и однажды притащила с собой крепкого пятилетнего бутуза, которого не с кем было оставить дома.