— Морозно у вас, — пожаловалась она, передергивая; плечами.

— Морозно, — согласился Ржавый. — Вечная мерзлота, Маша. Ниже потеплее, там мерзлота кончается, а выше еще хуже. От этого и трудности, на каждом горизонте по-другому работается.

Маша подошла к забуриваемой стенке, осветила ее лампочкой. Это были песчаники, скованные вечным морозом. Их наносило в этом районе миллионы лет, потом климат изменился, грянули холода, вот так они и стоят с тех пор — застывшие, твердые, неподвижные. Маша отошла в сторону, лампочка выхватила из стены прожилки диабаза, прожилки затем превратились в линзы, далее потянулась целая диабазовая стена, рассекшая мерзлоту. Эта стена дышала тем же доисторическим мертвым холодом. Маша размышляла, новые важные мысли являлись ей, она торопилась все продумать. На все уже есть нормы — и на диабаз, и на наносные грунты, и на уголь, но на мороз, оледенивший все это, у нее норм нет, тут начинается неизведанная область. Правда, имеется и такой раздел — вечная мерзлота, на ее разработку устанавливается особая норма. Но под ней понимается просто мерзлый грунт, а она, мерзлота эта, бесконечно разнообразна — мерзлый нанос совсем не то, что ледяной диабаз или песчаник, совсем по иному нужно каждый из них разрабатывать.

Пока она размышляла об этом, снова появился Камушкин и предложил убираться — сейчас здесь начнется закладка запалов в шпуры, взрывники уже ждут.

— Это меня тоже интересует, — сказала Маша. — На днях я специально займусь этим. А пока я хотела бы только посмотреть.

Камушкин несколько секунд колебался.

— Скоро произведут отпалку ранее заложенных зарядов, — сообщил он. — Пройдемте в семнадцатый квершлаг, там находятся отпальщики, посидите около них… — Он добавил с прорвавшимся раздражением: — Вообще не люблю я, когда посторонние находятся на участке во время отпалки.

Маша обиделась.

— Я не посторонняя, а работник шахты, — возразила она. И мне все равно, что вы любите, а что нет. Напоминаю вам также, что именно вы требовали моего выхода в шахту, я только выполняю это ваше желание.

Он сердито молчал. Она еле поспевала за ним.

После их ухода Ржавого окружили несколько бросивших работу бурильщиков: они интересовались, что делала здесь Маша. Один из бурильщиков, широкоплечий пожилой мастер с худым лицом и злыми глазами недовольно сказал:

— Новое придумали — нормировочку! Наш главный спит и видит во сне, где бы еще ужать. Покоя ему не дают наши заработки. Для того и инженершу нашу прислал — рационализировать зарплату процентов на двадцать. Дешевого уголька добивается — за такое дело его и в приказе, может, отметят…

— Ну, тебя не рационализируешь, Гриценко! — возразил второй бурильщик, невысокий и плотный, со спокойной речью и веселыми глазами. — После всех ужатий все равно в два раза больше той же инженерши получишь. Ты, да Ржавый, да начальник шахты — самые наши кулаки, больше вас никто не зарабатывает. А насчет дешевого уголька ты напрасно, сам знаешь, что он у нас, на севере, в золотую копеечку вскакивает. По-моему, правильно, что за это дело берутся.

— Весь вопрос, как берутся! — закричал Гриценко. — Ты мои заработки не трожь, я их не за столом добивался, не дипломом, а руками беру — двадцать восемь лет в шахте!.. И сто инженеров посади — один половины того не сделает, что я. Им дипломы, а мне орден дали — вот оно как оборачивается, это понимать надо.

— Понесли! — миролюбиво сказал Ржавый. — Где только Харитонов с Гриценко сойдутся, сразу лайка.