– Ну, положим, это не совсем так, – сказал Хью, вставая с кресла. – Пойду приму душ. Надо смыть соль с моего порочного тела.

– Ах, Хью! – Хелен порывисто подалась к нему и схватила его за руку. – Надеюсь, ты не наделаешь глупостей, дорогой?

– Глупостей? – Хью опешил. – Например?

– Например, соберешься и уедешь…

– Ты забыла, что сегодня приезжает его новая пассия, – сухо проронил Андреас. – Никуда он не денется, Хелен. Оставь его. Мы с ним прекрасно понимаем друг друга.

Хью не стал выслушивать длинную тираду матери, обращенную к деду, по поводу того, что тому необходимо в точности выполнять предписания врачей, а прошел в холл. В этой части виллы даже летом царила прохлада не только благодаря современной системе кондиционирования воздуха, но и потому, что здесь чувствовалось веяние традиционной минойской архитектуры. Нет, нельзя утверждать, что вся вилла была построена по каким-то древним канонам. Мозаичные полы из итальянского мрамора, мягкие бухарские ковры, фрески на стенах – отец деда, прадед Хью, имел североафриканские корни, и Андреас, хоть и не любил, чтобы ему напоминали о его арабском происхождении, не скрывал своего пристрастия к мавританской архитектуре.

Перед Хью распахнулись тяжелые дубовые двери, которые вели в гостиную. Он подумал, что здесь, на вилле, достаточно места, чтобы дед мог дать волю своему воображению, какие бы архитектурные фантазии оно ни порождало в каждый конкретный момент. Построенная в те дни, когда дед мечтал о большой, многодетной семье, вилла занимала более акра. Покои для гостей были спроектированы таким образом, чтобы живописные окрестности представали из окон в самом выгодном свете. Раскинувшаяся на скалистом мысе вилла с трех сторон была окружена изумрудными водами Эгейского моря, и Хью, несмотря на то что питал к этому месту противоречивые чувства, все же сознавал его уникальность.

Он приезжал сюда реже, чем следовало бы, и это было связано с той горькой обидой, которую он испытывал по отношению к деду. Впрочем, Хью с мрачной самоиронией признавал, что и сам служил для старика источником разочарований и обид. Разве он, вместо того чтобы воспользоваться теми благами и привилегиями, которые открывались перед ним благодаря богатству и положению деда, не предпочел основать собственную компанию?

Проблема состояла в том, что он не смог объяснить деду причину своего решения. Андреасу было просто недосуг выслушивать внука – у него не было времени. По крайней мере, когда Хью пытался это сделать, уточнил он, входя в роскошную, в византийском стиле, ванную.

Хью вырос в Афинах, в доме деда, из которого всегда мечтал сбежать. Он чувствовал себя узником и хотел быть таким же, как мальчишки, которые играли там, за высоким забором, отделявшим его от мира. И учеба в Англии стала для него избавлением, поскольку там дед при всем его влиянии был бессилен достать внука. Именно в это время Хью начинает восставать против семейной опеки. Он не хотел жить в мире, неотъемлемой частью которого являлись телохранители и где каждый твой шаг был заранее известен и предписан. Он хотел свободы, хотел иметь право выбора. Он хотел быть Хью Стентоном, а не Хью Деметриосом.

Разумеется, это было непросто. Он прошел через угрозы деда, слезы матери. Но он сделал это. Он сам строил свою жизнь, сам выбирал свою дорогу, пусть хотя бы временно. Хью понимал, что от судьбы не уйдешь и рано или поздно она настигнет его. Он был наследником деда. Возможно, еще какое-то время ему удастся уходить от ответственности, но будущее его неизбежно было связано с пирейским портом, с ворохом накладных.