Дверь не открывалась. Тогда другие, помогая друг другу, выстроили живую пирамиду, как дети в клубе на праздники. Лысый приятель Щура взобрался на спины стоящих внизу и выглянул в проем.
— Ну?! — поторопили его.
— Пусто! Ворота разбиты, горит все, — отозвался тот и спрыгнул.
— Эй, — обратился Щур к Гнату и Ивасю, — давайте сюда! Смываться, так всем. Становитесь внизу на четвереньки.
Не желая вызывать ненужных сейчас конфликтов, Гнат послушался. Следом за ним опустился на четвереньки над проломом Ивась. Почувствовав на своем плече больно наступившие на него чужие ноги, Цыбух только прикрякивал. Наконец наступать на спину перестали.
— Давайте руки! — послышался голос сверху.
Один из уголовников, сидя верхом на грозившей обрушиться стене, протягивал им руку, чтобы помочь вырваться наружу. Первым вылез Ивась, за ним тяжело выбрался Гнат.
Спрыгнув во двор, он огляделся. Город горел, в небе мелькали хищные силуэты чужих самолетов; большей части здания, в котором размещалась тюрьма, не было — его словно разрезало взрывом на две половины: неровно, чуть наискось, жутко обкромсав края. С другой, противоположной от них стороны тюрьмы вырывались вверх красно-желтые языки пламени и валил черный дым.
Заключенные жалкой кучкой сгрудились во дворе, не решаясь идти дальше, хотя ворота превратились в кучу искореженных железных прутьев.
— Может, там кто из ментов убитый? — несмело предположил лысый уголовник. — Шпалером бы разжиться.
— Дуй к улице, — приказал ему Щур, — погляди, как там.
Лысый, боязливо ежась, трусцой побежал к воротам, далеко стороной обходя свежую воронку; выглянул из-за обломка стены.
— Никого! — обернувшись, он призывно помахал рукой.
— Пошли! — скомандовал Щур.
Все это Гнату не нравилось — взрывы, пожары, побег из камеры через пролом под потолком. За свою жизнь он видел здесь и царских жандармов, и немцы уже приходили, и красные конники, и поляки, и опять немцы, и вновь красные. Смены властей приучили к осторожности, скрытности и осмотрительности в словах и поступках — надейся только на себя, от других помощи ждать нечего.
Опять же совсем неизвестно, что на уме у треклятой уголовной братии — Цыбух помнил их угрозы и потому не собирался оставаться рядом с ними надолго. Ну их к бесу! В свою сторону подастся, ежели отсюда выберутся, а с этими ему не по пути. Поэтому, проходя мимо кучи железа, разорванного силой взрыва в спирали, он нагнулся и подобрал кривой обломок прута, незаметно запихнув его в рукав телогрейки, — так надежднее.
Ивась, шагавший впереди, ничего не заметил. Он вертел головой, опасаясь, что кто-то из охраны мог уцелеть и теперь, прищуря глаз, нацелиться им в спины.
Гремела близкая канонада, со стороны солнца на городок заходили новые волны самолетов, в воздухе висела пыль и кислый запах взрывчатки, смешанный с гарью. Улица была пуста, небольшая площадь в конце ее тоже. Там догорало какое-то здание — при поляках в нем размещалась управа, вспомнил Гнат; посредине проезжей части лежала убитая лошадь и разбитая телега. И ни души, словно все разом вымерло.
— Так, братцы арестанты, — длинно сплюнув, начал Щур. — Давайте решать, кто куда.
«Братцы арестанты» понуро молчали, переминаясь с ноги на ногу, настороженно поглядывая по сторонам, — им не нравилось решать такие вопросы прямо здесь, недалеко от проклятой тюрьмы, где они провели кто день, кто месяц, а кто и больше. Хотелось разбежаться и, как тараканы, забиться по щелям.
— Туда, — махнул рукой на восток Щур, — я не иду. Кто остается со мной?
Помедлив немного, рядом с ним встал лысый, потом еще несколько человек. |