— И вот он решил подрыгаться с мячом!

Вот так внезапно продажи моего сингла и альбома взлетели, а в марте «Давай подрыгаемся» забралась на первое место.

Я был ужас как неприлично богат. И это было лишь начало.

Ой, кстати говоря, где-то в это время Джим Керри стал первым актером, зарабатывавшим по 20 миллионов долларов за фильм, подняв планку для всех лучших звезд Голливуда. Было совершенно очевидно — раз Джим мог просить двадцать миллионов, то я буду просить как минимум… двадцать один.

Чтобы моя жизнь была идеальной, я непременно должен был быть идеальным отцом. Мне нравилось представлять, как я учу, создаю, формирую, леплю и вскармливаю сердца и сознания своих детей. Мальчикам нужна мужская подготовка. Моей обязанностью было научить их «охотиться», выживать и процветать в материальном мире. Мне стало казаться, что Шери очень мешает мне формировать из Трея юного воина. Мой отец вырастил меня в ледяном цеху, он заставлял меня мешать цемент. Меня растили в пылу битвы.

— Мой сын всегда будет там же, где и я, потому что только так я смогу его всему научить, — говорил я.

Наши с Шери отношения окончательно скатились в постоянные споры и несогласия по поводу родительских обязанностей. Она требовала, чтобы я заставлял Трея вовремя ложиться и вставать. Мне же было плевать, во сколько он ложится спать, лишь бы просыпался и принимался за работу. Он сам научится вовремя ложиться спать, если станет дерьмово чувствовать себя по утрам. Она хотела, чтобы я ограничил ему время на видеоигры, а я думал — вдруг он гений видеоигр и изобретет следующий «плейстейшен»? Я пытался понять и культивировать его любовь к видеоиграм и познакомить его с программистами и дизайнерами из мира игр.

Шери хотела, чтобы я давил на него по поводу школы и высоких оценок, но я не считал, что классическая система образования — это ключ к успеху. Мне хотелось, чтобы он учился думать критически. Школа казалась мне чем-то, что отнимает у меня драгоценное время, которое я мог бы потратить на то, чтобы научить его настоящей жизни. Я хотел, чтобы весь мир стал его школой, все люди — его учителями, и все места — школьными кабинетами.

Эти конфликтующие взгляды на воспитание ребенка и в целом на жизнь вылились в борьбу за опекунство. Трею было девять лет, и оба его родителя требовали права на полную опеку. Во время таких споров эмоции настолько зашкаливают, что здравому смыслу почти не остается места. Родители перетягивают ребенка, как канат. Насколько сильно вы готовы потянуть, чтобы не навредить ребенку, но победить бывшего супруга? Хуже того: вы думаете, что делаете все это исключительно во благо ребенка, поэтому считаете себя вправе совершать вопиющее эмоциональное насилие, ведь во всем виноваты бывшие — это из-за них вся каша заварилась. Все понимают, что виноваты они, кроме них самих.

Я позвонил папуле. Он спокойно и терпеливо меня выслушал, потому что был ветераном такой же подлой войны. Ответил он тоже с несвойственной для него деликатностью, понимая, что у меня на уме, и зная — нужно действовать осторожно.

— Послушай меня, дружище. Ты не сможешь победить. Нельзя воевать с матерью твоего ребенка. Пацан тебя возненавидит до конца своих дней.

Слова папули попали мне в самое сердце. Я и сам прекрасно это понимал.

— Что же мне делать? — спросил я. — Позволить ей испортить мне сына?

— Нужно подождать. Когда ему исполнится тринадцать, она с ним перестанет справляться. Он потянется к тебе. И вот тогда настанет твой черед. Но пока пусть она делает все, что хочет. Ты появишься, как только сможешь.

Я по-прежнему разрываюсь между всеми «за» и «против» того решения.