Он поверил в меня.

— Слушаюсь, — ответил я.

Мы с Джей-Элом были поражены тем, насколько неправильно считали всю эту ситуацию со снежным шаром. Жестокость царила в наших домах, в наших районах и в нашем мире музыки. Вполне логично было ожидать, что и продюсер окажется жестоким. Мы чувствовали себя загнанными в угол и уязвимыми. Мы с Джей-Элом были на сто процентов уверены, что продюсер будет меня бить.

Удивительно, насколько искаженным становится твое восприятие, когда смотришь на настоящее через призму своего прошлого. Нам было очень тяжело психологически реабилитироваться и научиться класть на место снежный шар.

Ну а что касается моего уговора с Джей-Элом, мы с Джеффом вернулись к работе над нашим четвертым альбомом, который получил название Homebase — «На исходную». Но теперь мы снимались в сериале, и работать над музыкой приходилось по совместительству, ночами. Мы привыкли к неограниченным срокам — в прошлом мы давали себе месяцы на то, чтобы придумать, сочинить и записать музыку (и пожрать наггетсов). Но теперь сроки стали жестче, и мы должны были проводить каждую секунду сосредоточенно и целенаправленно. Как говорил папуля: «Можете заниматься какой угодно фигней, но только не на работе». Результат получился прямо противоположным всей ситуации с And in This Corner…: для Homebase мы написали в два раза больше песен за половину того же срока и на четверть того же бюджета. И эти песни были лучше.

Телевизионный успех снял с нас требование, которое раньше было обязательным — новая пластинка больше не обязана была стать хитом. Если альбом провалится, с нами ничего не случится — за жилье (и налоги) мы теперь платили тем, что зарабатывали в сериале. Мы снова могли просто хорошо проводить время, я был собой, Джефф был Джеффом, и мы оба вернулись к тому, что сделало нас классными. Мы вернулись на исходную.

Мы также впервые показали наш творческий процесс новым продюсерам и другим работникам индустрии. Я работал в Чикаго, заканчивал запись вокала для альбома с парой молодых продюсеров Jive Records по прозвищу Хула и Фингерс, а Джефф доделывал микширование в Нью-Йорке. В 6 часов вечера я должен был вылетать из Чикаго в Лос-Анджелес. Накануне мы с Хулой и Фингерсом тусовались всю ночь напролет, празднуя завершение работы над пластинкой, и я сорвал голос в клубе. По дороге в аэропорт я заехал в студию, чтобы взять в самолет пару копий компакт-дисков с нарезанным альбомом. Хула дал мне диск, я сунул его в рюкзак и пошел на выход.

Фингерс крикнул мне вслед:

— Чувак, мы тут еще с одним треком поиграли. Джефф сказал, что ему нравится. Он велел дать его тебе и посмотреть, не хочешь ли ты что-нибудь быстренько начитать.

Я был измотан, голоса не было, я морально уже летел домой в Лос-Анджелес, а кроме того, альбом был закончен. Фингерс держал в руках диск, на котором маркером было написано «Без названия», и одна эта надпись меня уже возмущала. От мысли о необходимости записывать еще одну песню сводило живот. Нет, хватит с меня.

— Фингерс, братан, — сказал я. — Я тебя очень ценю, ты отлично поработал. Но я ужасно устал. Слышишь же, какой у меня голос. Я ничего не смогу начитать, даже если захочу. Чтобы заставить меня записать еще одну песню, диск мне должен вручить господь Бог, не меньше.

Парни посмеялись, но диск я из вежливости взял.

В аэропорт О’Хара я прибыл за час до вылета и обнаружил, что рейс 1024 в Лос-Анджелес задерживается на полтора часа.

Ну елки зеленые — почему так всегда? Чем сильнее хочешь домой, тем дольше задерживается рейс.

Я нашел тихий уголок, нацепил наушники и решил послушать песню «Без названия». Трек начинался голосом Фингерса, который тонул в безумной барабанной партии и нарастающем радостном гуле толпы.