Когда экзекуция была закончена и осужденных на плащах унесли прочь, Корнелин вышел перед центурией с подобающей случаю речью. Цессий Лонг подсмеивался над его страстью произносить речи перед строем.

Солдаты хмуро смотрели на префекта, ожидая, что он им скажет. Трибун поднял руку:

– Вы видели, мужи, как было поступлено с вашими товарищами, потому что они запятнали звание солдата недостойным поступком: кражей телки у сих добрых волопасов. Пусть никто из вас не украдет впредь ни курицы, ни колеса, ни грозди винограда. Живите тем, что вам полагается, а не слезами жителей провинций. Смотрите, чтобы все у вас было в порядке, обувь и оружие. Пусть жалованье остается у вас в поясе, а не в кабаке. Пусть каждый с достоинством носит свое кольцо. Я кончил. Можете идти.

Солдаты разошлись, вспоминая не столько речь трибуна, сколько свист богомерзкой лозы.

– Жестокий пес, – ругали солдаты Корнелина, – да съедят свиньи его печень!

– Это что, – отвечал им Маркион, – а вот мне пришлось служить под началом Песцевция Нигера. Вот суровый был трибун! Однажды приказал отрубить головы десяти легионерам и только за то, что они украли курицу и сожрали ее. А курица – не телка. Весь легион умолял его о пощаде. Опасаясь открытого возмущения, он помиловал солдат, но обязал каждого уплатить в десять раз дороже за украденную курицу, и в течение всего похода не разрешил им разводить огонь в палатке и есть горячую пищу.

– Вот тебе и отведали курочки! – смеялись солдаты.

– А во время дакийской войны, – продолжал Маркион, – это мне рассказывали, увидев, что солдаты пьют вино во время похода из серебряного кубка, приказал вывести из употребления серебряную посуду и пить из деревянной. И не вино, а воду с уксусом. Кроме того, разогнал всех булочников, пирожников и заставлял всех питаться сухарями. А одного солдата, который изнасиловал девчонку, велел привязать за ноги к двум пригнутым к земле деревьям и отпустить. Разорвало беднягу!

– Ну, это уж очень строго. За что?! И девчонке было приятно, и военному делу без ущерба, – не согласился кто-то из солдат с таким приговором.

– Пьют кровь, проклятые трибуны! – выругался другой.

– Без этого тоже, друзья, нельзя, – вступился Маркион за трибунов.

– Мы как собаки! Нас кормят хлебом, но нещадно бьют, – горько сказал третий.

– А теперь помолчи, – мигнул ему глазом Маркион, видя, что к ним пробирается центурион, тот самый, что считал удары, огромный, с кулаками, точно отлитыми из свинца, с челюстями, как у нильского крокодила, с лозой в красной лапе...

Антиохия, раскинувшая по обоим берегам Оронта свои сады, термы, осененные колоннадами улицы, храмы, рыбные и хлебные базары, палестры, амфитеатры, базилики и святилища нимф, встретила Пятнадцатый легион приветственными кликами и рукоплесканиями. Пришел еще один легион, чтобы защищать ее очаги, банки, хлебные магазины, торговые предприятия, склады, лавки музыкальных инструментов, ковров, пряностей и парфюмерии, ее школы и театры, страховые конторы, лавчонки менял, доходные дома, рыбные садки, лупанары на все вкусы, мастерские башмачников и сукновалов, гостиницы для путешественников, кузницы, булочные, конуры составителей гороскопов, обжигательные печи гончаров, роскошные дома откупщиков и судовладельцев, хижины бедняков.

Легионеры, почистившись с дороги, приведя себя в надлежащий вид и сняв чехлы с орлов и центурионных значков, проходили по Дафнийской дороге, чтобы продефилировать мимо форума и продемонстрировать еще раз мощь римского оружия. Городские зеваки, продавцы цветов и освежающих напитков, уличные мальчишки, раскрашенные, как куклы, куртизанки, случайные прохожие, члены муниципального совета, жадные до зрелищ старички, лавочники, сбежавшиеся со всех сторон служанки рукоплескали и посылали воздушные поцелуи изображениям августа, которые несли перед когортами облаченные в леопардовые и волчьи шкуры знаменосцы.