Сюда, в Мюнхен, регулярно поступают экспонаты из разных уголков мира; здесь соседствуют пробы крови эскимосов и индейцев, фрагменты тканей мамонтов и сумчатых волков, останки первобытных людей и наших современников.

В мире наберется всего лишь с полдюжины лабораторий, овладевших искусством генетической археологии.

— Причина в том, что мы занимаемся ужасно утомительным делом, — замечает Пээбо.

Правда, уже десять лет, как генетические детективы располагают новой, чудесной техникой, — можно сказать, что в этой области произошел революционный переворот. Благодаря так называемой полимеразной цепной реакции можно быстро и очень точно копировать самые крохотные количества древнего наследственного материала, причем копировать миллиарды раз.

— Однако главное наше оружие оборачивается против нас, — тотчас спешит Пээбо охладить чрезмерные надежды.

Полимеразная цепная реакция — это копировальная машина, действующая с несравненной точностью. Чтобы запустить ее, бывает достаточно одной молекулы ДНК. И вот именно из-за высокой чувствительности исследователи часто терпят неудачу: вместе с уникальным наследственным материалом «молекулярный ксерокс» добросовестно копирует весь генетический мусор, случайно занесенный в пробу. А ведь любая археологическая находка загрязнена фрагментами современных генов: рабочие, раскапывающие захоронение, могли, например, чихнуть, музейные работники могли оставить отпечатки пальцев…

Поэтому коллеги Сванте Пээбо — подобно вирусологам, манипулирующим со смертельно опасными вирусами, — исследуют древние кости и кусочки кожи только в специальной лаборатории, облачившись в защитные костюмы. Перед началом работы с образца приходится счищать весь верхний слой, так как обычно он очень сильно загрязнен. Все химикаты надо облучать ультрафиолетовым светом, чтобы уничтожить присутствующие в них биомолекулы.

— Вы не поверите, как же трудно бывает получить пару миллилитров воды, очищенной от ДНК, — жалуется Пээбо.

Впрочем, даже если удастся избавиться от всех примесей, это не обещает успех: желанных генов в пробе может попросту не оказаться. Совсем недавно один из сотрудников мюнхенской лаборатории, Маттиас Крингс, исследовал более сотни человеческих костей, доставленных из Африки (возраст их достигал, самое большее, 14 тысяч лет). Увы, лишь в трех из них сохранились крохи генетической информации.

Дело в том, что ДНК — очень хрупкая биомолекула. Ее расщепляют ферменты, переваривают микроорганизмы, окисляет кислород.

— Каждый день, — говорит Крингс, — наследственная информация, хранящаяся в каждой нашей клетке, выдерживает до 10 тысяч «ударов» враждебного ей окружающего мира.

Химические связи легко разрушаются, но — так счастливо устроена живая природа — определенные фрагменты восстанавливают разорванные связи.

После смерти разрушительные процессы продолжаются, но те ферменты, что спасали ДНК, уже не приходят на помощь. ДНК распадается на множество частей. И когда ученые принимаются за дело, исследовать, собственно говоря, уже нечего. Лучше всего генетический материал сохраняется в янтаре. Или же при низких температурах — в мерзлоте или в леднике. Так, когда исследователи имеют дело с костями, доставленными из холодной Скандинавии, они уверены, что гены непременно удастся найти.

— Хуже дела в пустыне, — продолжает Крингс, возвращаясь к своему печальному опыту, — хотя там и сухо, но зато слишком жарко. В таком климате ДНК быстро разлагается. Другой сотрудник Пээбо, Хендрик Н.