— Я тут еще вычитала! В доме все должно символизировать вечную любовь! — внимательно вчитывалась я в зловещие буквы, которые царапал кто — то как курица лапой. Я осмотрелась по сторонам, понимая, что «вечная» есть, а вот «любви» нет.

— Как — то так? — зевнула бездна, а мне показали старушенцию, которая уютно расположилась в ореоле розовых подушечек на роскошной кровати. Все вокруг было розовым до умилительных соплей, а я с завистью смотрела на то, как рядом с разодетой старушенцией назойливым роем летают родственники, клятвенно заверяя ее в безграничной любви. «Пошли вон, стервятники! Я еще всех вас переживу!», — орала разукрашенная, как кукла, старушенция, швыряя подушку в благообразного мужчину. «Вот зря я вам сказала о дате смерти! Как знала, что соберетесь! Вот вам всем!», — бухтела старуха, устраиваясь поудобнее в подушках. Она нахохлилась, пока добрая родня заискивающе улыбалась ей, тонко намекая сыграть в недвижимость.

— Ну? И что? Стесняемся? — улыбнулась зубастой улыбкой бездна, облизываясь не хуже родственников, рассматривающих богатый интерьер. — А я, между прочим, слегка проголодался! У тебя норматив — пять человек в день! Ты что там делаешь?

Я оторвала голову от толкования карт, неумело тасуя колоду и пытаясь разложить их в нужном порядке. «Любовное гадание на чувства». Пока что карты уверяли меня, что мне достался на редкость бесчувственный экземпляр, но я была упорной.

— Люби меня! — бухтела я, сгребая карты и раскладывая снова. Так, это у нас что? Это у нас интерес денежный. Не пойдет!

— Ты что там делаешь? Я кого спрашиваю! — возмущалась бездна, а я отмахнулась от нее и от бабки, которую мне упорно показывали.

— Я гадаю! Отстань! — насупилась я, понимая, что меня не любят. Засопев, я шлепнула еще одну карту на стол. — И буду гадать до тех пор, пока меня не полюбят!

— И кто ж тебя должен полюбить? — спросила бездна, а я краем уха слышала урчание прожорливого брюшка.

— Я не знаю его имени, — обиделась я, высматривая толкование. Так, а вот это уже симпатия. Неплохо! Еще пару раз и можно говорить о глубоком и светлом чувстве. — Погоди! Сейчас пойду! Это у нас что? Во! Любит! Да!!!

Я сжала кулаки, любуясь наобум вытащенной картой и расплываясь счастливой улыбкой. От радости я подпрыгнула, а узкие светящиеся глаза бездны округлились, когда послышался мой вопль, а крышка гроба упала мне на ногу. Откуда-то из недр последнего приюта, заботливо заготовленного моей предшественницей, шлепнулись на пол белые тапки.

Я уже собиралась на встречу со старушкой, которая уютно устроилась на огромной роскошной кровати в окружении добрых родственников.

— Че смотрите? Я половину из вас не помню! — скрипела бабка, глядя на толпу, которая с надеждой посматривала на дверь. «Ты дверь закрыл? А то еще набегут! Мы то первые были!», — едва слышным шепотом поинтересовалась худощавая женщина, не переставая вежливо улыбаться насупленной старушенции. «Закрыл…», — одним выдохом в прическу ответил долговязый тип с залысинами.

— И откуда это вас столько понабежало? Да я столько с мужиками не спала, чтобы столько нарожать! — ворчала старушка, колючим взглядом обводя родственные просторы для фантазии. — Ты кто? Не помню, чтобы ребенка в водосточной трубе прятала до совершеннолетия, а он вырос в форме трубы!

— Да вы меня… эм. вы что? Не помните?… Ну. сажали., - голосом сладкой свистульки, покрываясь скромным румянцем, проворковал долговязый. — Неужели не помните?

— То же мне, гладиолус.