Наверное, мужчина из соседнего дома и сам не знал, насколько верно выбрал время для того, чтобы сделать со мной то, что он сделал…

Затишье подходило к концу: об этом ясно говорили участившиеся вспышки отцовского гнева. С тех пор как мне исполнилось три года, я успела привыкнуть к подобным проявлениям недовольства. Всегда хватало самой малости, чтобы привести отца в бешенство, словно его злость подпитывалась чем-то темным, что он не мог контролировать. Но до Дейва отец стал гораздо спокойнее, и я успела привыкнуть к относительно мирной домашней атмосфере.

Рано радовалась. По неизвестной мне причине гневные вспышки вернулись и стали даже хуже, а вместе с ними вернулся и мой страх перед отцом.

В том, как он пожимал плечами, как ходил и даже как ел, ощущалась едва сдерживаемая злость. Отец постоянно хмурился, смотрел на всех косо, разговаривал грубо, отрывисто. Я старалась не попадаться ему на глаза — это было несложно, поскольку он снова начал проводить в пабе почти все вечера. По ночам, когда я уже лежала в кровати, я слышала, как под его заплетающимися ногами шуршит гравий, как хлопает входная дверь; и вот он опять свирепо орет на маму, потом до меня доносились звуки ударов, скрип ступенек под тяжелыми шагами и наконец — его раскатистый храп.

В то время мне хотелось, чтобы мама заметила, как мне плохо, чтобы она спросила меня, что случилось, — только у нее, судя по всему, голова была забита совсем другими вещами, и она не обращала внимания на мою подавленность, а мне приходилось и дальше нести этот груз.

Я, как могла, старалась избегать встреч с мужчиной из соседнего дома. Стоило ему подойти ко мне, я тут же вспоминала, что мне нужно помочь маме с детьми или по хозяйству, но с каждым разом придумать предлог, чтобы сбежать, было все труднее.

Я умоляла маму не ездить с Дорой в магазин по субботам, потому что в эти дни сосед работал только до полудня. Но она лишь раздраженно отмахивалась от моих просьб.

— Марианна, нельзя быть такой эгоисткой, — укоряла она меня, когда я говорила, что не хочу оставаться дома с четырьмя детьми (Дора приводила к нам своих малышей). — Ты же знаешь, суббота — единственный день, когда мы можем выбраться в город, а тебе всего-то надо посидеть с детьми Доры, пока за ними не придет ее муж.

Я знала — и именно это пугало меня больше всего.

Независимо от того, какая погода стояла на дворе, я старалась не выпускать детей из дома. Я надеялась, что их присутствие сможет хоть как-то защитить меня, но все усилия были напрасны. Как только женщины садились в автобус, задняя дверь открывалась, и входил сосед.

— Удалось пораньше уйти с работы, — объявлял он с торжествующей улыбкой.

Дети с радостными криками выбегали во двор и неслись к качелям. А я знала, что мне снова придется услышать слово «трахаться».

— Поиграйте в саду, в дом не заходите, — строго говорил он малышам перед тем, как закрыть дверь.

Больше всего ему нравилось заниматься этим на полу за старым диваном. «Никто не увидит нас через окно» — так он объяснял свой выбор, глядя, как я ложусь на холодный линолеум. Но мне кажется, что мои неудобства доставляли ему еще большее удовольствие.

Мама всегда говорила, что я ничего не смогу от нее скрыть — мол, ей хватит одного взгляда на мое лицо, чтобы все узнать. Поэтому мне казалось, что я сама во всем виновата. Я решила, что мама догадалась, что я сделала что-то очень плохое, и потому почти не обращает на меня внимания.

Но мне все равно хотелось рассказать ей о том, что происходит. Неужели она не замечает, что мне плохо, что я больше не смеюсь и почти никогда не улыбаюсь?

Я хотела, чтобы она спросила меня, чем я занимаюсь, когда ухожу гулять на пруд или в поле. Неужели она не замечала, что он идет за мной? Неужели у нее не возникало никаких подозрений, когда он звал меня в мастерскую?

— Мама… — начинала я.