— Видишь, а ты говорил, что это покойник. Живой, хвала Посейдону.

Голос знакомый, я его где-то слышал, только не помнил, где именно. И вообще, в этот момент мало что соображал. Нет, коли соображаю, значит не умер. Покойники соображать не должны, но кто их знает?

— Может, он еще все-таки умрет? — с надеждой поинтересовался другой голос, незнакомый и совсем молодой. — Давай я его брошу обратно в море. Если он и на самом деле твой друг, то выплывет, если самозванец, то пусть идет на корм рыбам. Рыбам ведь тоже чего-то есть нужно.

Раздался звук легкой оплеухи и тот же молодой и незнакомый голос плаксиво спросил:

— А что я такого спросил? Чего сразу драться-то? И всего-то хотел сказать, что твой друг сам должен выплывать, а не надеяться на друга, пусть тот и полубог.

Какая сволочь собирается кинуть меня рыбам? Сейчас посмотрю и тоже добавлю. Вот только не хотелось открывать глаза. И оставьте меня в покое хотя бы ненадолго. Но меня не оставили в покое, а зачем-то пошлепали по щекам, да так больно, что я не выдержал, а длинно выругался.

— Вот видишь, если ругается, значит живой.

Я увидел перед собой лицо Германа. Мой новый (или он перешел в иную категорию?) знакомец улыбнулся и спросил:

— Тебе воды или вина?

При упоминании о воде меня опять затрясло, легкие наполнились болью, а изо рта полилась соленая влага.

— Гилас, принеси вина, — приказал Герман, а обладатель молодого голоса, пока невидимый мне, с любопытством спросил:

— Геракл, а куда он тебя послал? Что это за страшное место?

И опять раздался звук оплеухи и наглец, судя по топоту босых ног, убежал.

— Герман, какого черта ты меня потащил в море? — зачем-то спросил я, хотя вопрос прозвучал глупо. Никто меня в море силой не тащил, сам полез. Явно, не от большого ума. Стало быть, если в сорок лет ума нет, то уже и не будет. А ведь раньше-то считал себя умным. Ну-ко, кандидатскую защитил, куча научных публикаций и две монографии, докторскую готовлю. А тут повелся, словно зеленый подросток, пойманный «на слабо». Ладно еще, что спасли. Кстати, а где хваленые спасатели? Впрочем, не надо. Мало ли, напишут «телегу» в университет, а там решат, что полез в море в пьяном виде, контракт не продлят.

— Прости, Саймон, никак не думал, что ты не умеешь плавать, — повинился Герман. Заметив, что меня начало знобить, накинул на плечи какую-то простынь.

— Спасибо, — поблагодарил я, как и положено вежливому человеку.

Укутавшись простыней, уселся, прислонившись спиной к чему-то жесткому и посмотрел — куда это я попал? Судя по всему, мы с Германом на том самом кораблике, до которого и собирались доплыть. На дворе, то есть, на палубе, сплошная ночь, и все реконструкторы, улегшиеся на палубе, дружно храпят. Ну до чего же мощный и жизнерадостный храп. Помнится, у археологов в палатке так храпели. Лампу бы себе какую-нибудь приспособили, ни шиша же не видно. Или им не положено? При свете звезд видимость плохая, но кое-что рассмотреть можно. Вон, ближайшие «мореходы» лежат, и ни пенки у них нет, ни спальников, устроились прямо на голых досках и кулак под голову. Жестко же. Не вижу ни у кого ни одеял, ни подушек. Укрыты какими-то тряпками, вроде моей простыни. И им по барабану, что на палубе появились чужие люди, один из которых без пяти минут утопленник. Только сзади корабля (вроде, называется корма?) у огромного весла стоит пожилой дядька. Рулевой, стало быть. Или кормщик.

— Я сам не думал, что не смогу проплыть какой-то километр, — признался я.