Очень похоже, что вариации темпераментов зависят прежде всего от свойств этих сердцевинных систем.

Психохимия вмешивается в их ритмы, сбивает их внутреннее равновесие. Насколько выпивший человек остается самим собою? Это зависит в первую очередь от химии его мозговой сердцевины, во вторую — от того, как он воспитан. Огромное таинство—стимуляторы, успокоительные. По сути дела, на какое-то время мы создаем искусственный, химический темперамент, но пока еще с малым успехом, почти вслепую. То же могут делать, и гораздо естественнее, свежий воздух, движение, пища; старые доктора замечали, что меланхолики в деревне иногда превращаются в сангвиников.

Может быть, Мишкины депрессии берут начало совсем не в мозгу, а где-нибудь в надпочечниках, где срываются поставки какого-то тонизирующего гормона. Может быть, это просыпается атавизм зимней спячки, но угнетение мозга не равномерно, засыпает, к несчастью, рай, а ад поднимает голову. Мой собственный циклотимный радикал проявляется в зависимости от погоды: к ясной и теплой я становлюсь сангвиником, к холоду и слякоти — меланхоликом.

Мы пока не понимаем, почему так непропорциональна природа, почему оптимальный тонус дается одним в таком щедром избытке, другим — в виде крохотных дразнящих просветов.

КОЕ-ЧТО О ЛОШАДИНОЙ НАТУРЕ

Прирожденный гипоманьяк, бурлящее средоточие бодрости, оптимизма и деятельности, попал в поле зрения психиатров уже после Кречмера, причем внимание привлек главным образом шизотимный его вариант. Но я скажу несколько слов и о циклотимном, как об одном из самых жизнеспособных человеческих типов.

(Маньяк в привычном значении — человек, охваченный каким-то неистовым безумием, манией, — к гипоманьяку не имеет никакого отношения. В психиатрии термин «мания» проделал сложную эволюцию; в современном смысле «мания», «маниакальность» — состояние, противоположное депрессии: возбужденность с повышенным настроением. Гипоманиакальность — состояние повышенного тонуса, промежуточное между обычным и маниакальным. Прирожденный, или конституциональный, гипоманьяк — человек, для которого такое состояние — норма.)

Таких людей мало, но они столь заметны, что кажется, будто их много. Человек, которого много. Когда говорят, что у кого-то «большой жизненный темперамент», чаще всего имеют в виду именно этот тип. Рядом с ним представитель обычного темперамента ощущает себя лодчонкой, попавшей в фарватер громадного корабля. Дыхание неостановимой машины чувствуется во всем: это мотор, за которым нельзя угнаться. Он бешено тратит себя, но у него всегда остается избыток, его хватает на все и на всех. Энергия сочетается у него с сибаритством, чудовищная трудоспособность — с жадной погоней за наслаждениями.

Кого привести в пример? Они всегда на виду, их энергия прорывается сквозь любое занятие, на любой социальной ступени. История пестрит именами таких людей. В сочетании с талантом, даже небольшим, это нечто праздничное, феерическое.

Может быть, один из самых ярких — Дюма-отец, гигантский толстяк-сатир, сочно и точно нарисованный пером Моруа. Посмотрите на его портрет в книге «Три Дюма», вы согласитесь, что Кречмер был превосходным наблюдателем, особенно после того, как сравните нос отца с носом сына, сурового моралиста. (Все-таки и в носах писателей можно кое-что разглядеть.) Какой явный сдвиг в сторону шизотимности и в облике, и в творчестве, и в рисунке всей жизни! Уксус — сын вина…

Блестящие реплики, находчивость, мгновенная наблюдательность, фейерверк остроумия, непрерывные рассказы, анекдоты, выдумки… На таких людей можно приглашать, они держат компании и аудитории, заполняя собой любое помещение на неограниченное время. В больших дозах они просто непереносимы, к счастью, они никогда не задерживаются в частных домах надолго.