Головная боль прошла. Эрик сказал:

- Теперь спите. Спите.

Но я не уснул. Я не хотел спать. Слова Эрика не подействовали на меня. Нет, не спать. Мне хотелось снять шлем и поднять голову.

Но мне не удалось даже пошевелиться. Руки мои и ноги были будто привязаны. Я открыл глаза - и прямо перед собой, очень крупно увидел лицо Андрея. Оно было от меня на расстоянии двадцати сантиметров, не больше. И мне казалось, что я сижу прямо перед ним, нос к носу. Андрей смотрел на меня, пристально и испуганно, И вдруг он картаво крикнул:

- Оно смотрит!

- Что? - услышал я голос Эрика.

- Оно смотрит! Идите сюда!

Он, не отрываясь, смотрел мне в глаза. И на его лице был написан ужас.

- Не кричите, - послышался слева голос Эрика, - вы разбудите Илью, а ему надо спать.

Я не спал. Я хотел доказать это, подняв руку, и опять не смог, хотя силился это сделать... И тогда я понял, что произошло. Я постиг это в молниеносном озарении; я - машинная копия, переписанная с человека. Я вижу Андрея тем самым дистанционным глазом Будды, что установлен в центре пульта.

Помню, как я истошно кричал, помню, как Андрей тянул трясущуюся ручку к моему выключателю. И потом все исчезло.

Перед тем, как включить меня, был введен в действие автомат-успокоитель. Это было утром, вероятно, на следующий день. В окна лаборатории лучилось солнце. Прямо в мой глаз смотрел я - человек, Илья Гошев. Я. Тот я - он, оригинал моей памяти, сидел за пультом и смотрел на меня серым, острым взглядом. И он увидел, что я смотрю на него. Я видел, как он жадными глазами ловит смысл, одухотворение в еще недавно пустом и темном органе зрения Будды.

- Как ваше имя? - спросил он осторожно и четко.

Он повторил свой вопрос, давно придуманный мной. И я подумал, что произошло расщепление личности. Раздвоение. Безо всякого сумасшествия, заранее задуманное, технически изобретенное. И подлое.

Он в третий раз спросил:

- Как ваше имя? - и в тоне его были недоумение, убеждение и немножко злости.

И я его великолепно понимал. На его месте я, наверное, вел бы себя так же и так же был бы убежден в значительности собственной персоны. Ему, видите ли, нужно знать мое имя. Это ему нужно для его великой науки. Это ему интересно, этому одержимому щенку...

- Вы можете отвечать на вопросы? - спросил он с ноткой мольбы.

Можете! Сам с собой на вы. И ведь он, наверное, до сих пор по-настоящему не понимает, что смотрит на него этим коричневым глазом!

Вот он принялся шарить по пульту. Проверяет реакции. Отключает и включает мой орган зрения. Бах! Хлопает в ладоши подле моего уха-микрофона. И, разумеется, стрелки на приборах прыгают. Все в порядке. Он любит, когда все в порядке. Он отключает громкоговоритель и ставит вместо него визуальный индикатор. Деловито, торопливо спрашивает:

- Как ваше имя? - И, не увидев никаких сигналов: - Почему вы не отвечаете?

Я мысленно говорю: "Тварь!" - и это фиксируется беззвучным и непонятным для него движением индикатора. О, он начинает хлопотать. Бежит проверять громкоговоритель. Тот, конечно, исправен. Прибегает и включает его в меня. И снова, с ребячьим нетерпением, задает свой "глубокомысленный" вопрос о том, как меня зовут.

А я... я уже не тот, каким был вчера. Я спокоен. Мысль о том, что вчера я был человеком, был _свободен_, эта мысль уже не приносит мне безумной, сумасшедшей боли. Я не хочу кричать. Синтетическое равнодушие стережет мои синтетические нейроны. Равнодушие, приготовленное автоматом-успокоителем. Тем самым, который я изобрел вместе с Андреем, когда был человеком.

Возле пульта стоит магнитофон. Мой оригинал принес его, чтобы записать звук голоса своей машинной копии. И чтобы потом с замаскированным бахвальством воспроизводить свой машинный голос на каких-нибудь ученых советах и докладах.